– Иду я, третьего дня, по Садовой, и вижу кавалькаду машин, что у черта рогатого свита… Суетятся все, шмыгают туда-сюда, а после по свистку попрыгали в машины и сразу в галоп. Глядь, а на тротуаре забыли такого строгого и подмазанного со всех сторон мужчину в костюме то ли от Кутье, то ли от Вуалье. Присмотрелись – наш президент, ё моё, собственной персоной, без охраны. Бабы окружили, как без этого, а среди них, хоть одна да с приветом обязательно найдется. И так-таки нашлась, – хрясть мужика, нашего президента, хозяйственной сумкой по горбу. Оттуда и соль, и мука посыпались, и яйца потекли. Видно, чем-то он ей не приглянулся. Он бежать, а она ему: «Куда же вы, господин президент? Откушайте хлебца с солью. Пока, правда, полуфабрикат… как и все ваши обещания». Ну, а женщины, вы же знаете, когда они скопом – стоит только одной показать что-нибудь не пристойное, как и остальные туда же. Вторая подбегает, да карнизом оконным, по магазинному упакованному, и не пожалела же новую покупку, по спине его угостила, очень надо сказать, удачно: карнизу досталось. Какой уж тут хлеб да соль, – ноги в руки да бежать. Тут только машины подъехали, охрана сопровождения, полиция. Схватили президента под руки, да в машину бросили. Полковник представительный, что гусь на дроте, вышел и сказал очень строго: «Не хорошо, дамочки, так с человеком обращаться. Повезло вам, что это не президент, а простой человек по случайности на него очень похожий… А то б сидеть вам долго и нудно в местах прискорбных на пайке. Случайно оставили на пять минут, а вы уж и рады…» Надо сказать, бабцы сперва струхнули порядочно, оно-то, конечно, страшно, когда особа при такой охране, а ты её по горбу… Но тут же храбро возразили: «А что вы бросаете на дороге, всё, что не попадя, а нам, откуда знать, надо оно или нет? Если оставлено и выброшено, то не большой ценности…»

«Не вам о том судить: ценно оно или нет. Вы своей дорогой проходите, и не зевайте по сторонам. Сказано вам – обычный человек похожий на первую особу, а иначе б…» – полковник хлопнул дверью машины и на газах укатил. Вот такая история вышла, – окончил рассказ Илюша.

Да, почесали все головы: а не сон ли здесь затесался в канву? Может чего померещилось до похмелья, когда голова пухнет и кругом идет? – такое случается, невольно. Думаешь, что в баре отдыхаешь, открываешь глаза – а за окном утро и на работу пора. Тут не то, что президента по горбу готов огреть, даже жене родной «доброго утра» не скажешь. И здесь уже ты для неё таким «президентом» становишься, что шибануть по спине ох, как хочется, да только закон не велит, и кулак мужнин пугающе подрагивает.

– Нет, трезв был, как стекло! Наяву было, хош, перекрещусь? – и Илюша большой своей лапой, сомкнув три пальца вместе, перекрестился, держа в левой руке свежий бокал с пивом, в который Рваный подливал для «качества» напиток личного производства.

Пришлось поверить.

* * *

Изабелла Викторовна вместе с дочкой болтала на кухне, а Брыне, вернувшись домой, очень хотелось выпить чая или воды – сушило сильно, внутренние органы жаждали влаги. Чувствуя, превосходство своего состояния, перед трезвыми женщинами, он не стал щадить их нервную систему, а вызывающе вторгся в кухню, и так посмотрел на жену, Люську, что та мгновенно испарилась.

– Ага, – сказал Брыня тёще и задумался. Взбодрился, выпил

воды из-под крана с такой жаждой, что через нос полилось. Посмотрел подозрительно на Изабеллу Викторовну, и снова сказал: – Ага…

Ещё не придумав, что такое замастырить, чтоб несокрушимая победа свалилась ему в руки, а всё ещё играющий внутри алкоголь подсказал-таки выход, – вот оно, свойство полезного натурального продукта, – всегда какой-то толк выдаст, даже, если и не просят.