Спорить с маритеновскими определениями бессмысленно. Он лишь последовательно развил классические определения Жана Бодена и Жан-Жака Руссо.

Получается, что нужно либо объявлять суверенитет фикцией, фетишем, либо выделять формальный суверенитет, то есть декларацию, соответствующую теоретическому понятию, нормативно закрепленную и оформленную, признанную международным сообществом, и фактический суверенитет.

О фактическом суверенитете следует говорить как о претензии. Претензии политической организации на независимость, самостоятельность во внешних и внутренних делах и территориальное верховенство, признаваемой другими политическими организациями с аналогичными претензиями. Претензии, подтверждаемой наличием власти, которую поддерживает население, которая контролирует заявляемую территорию и эффективно управляет ею. Претензии, которая в полном (т. е. в описанном в теории) объеме никогда не реализуется и реализоваться не может, однако все равно должна отстаиваться всеми возможными и допустимыми способами. Претензии, выражающейся в том числе в провозглашении формального суверенитета и позволяющей добиться его официального признания. Претензии, в итоге дающей ту или иную степень автономии, т. е. ограниченной независимости, самостоятельности и верховенства. Из сказанного следует, что можно быть формально суверенным, а фактически несуверенным, и значит, формально считаться государством, а фактически таковым не являться. Единые всеохватывающие критерии здесь сформулировать трудно. Хотя, по-моему, никак не может идти речи о фактическом суверенитете, когда государство из-за своей бедности, интеллектуальной, технологической и инфраструктурной отсталости и т. д. пребывает в политической и экономической зависимости от других государств, международных организаций или транснациональных корпораций, а также когда значительная часть государственной территории оккупирована либо реально контролируется повстанцами, или криминальными группировками. Можно использовать специальное понятие failed state («неудавшееся государство» или «государство-неудачник»). Под него подпадают многие африканские страны, в первую очередь Сомали, от которого осталось буквально одно название.

Невозможно говорить о государстве и в случае принудительного ограничения суверенитета согласно Уставу Организации Объединенных Наций, в частности в ответ на развязывание войны или с целью ликвидации угрозы миру.

Государство до тех пор действительно государство, пока оно во внутренних делах эффективно подавляет все конкурирующие силы, а во внешних – утверждает себя в качестве равноправного конкурента (здесь я переформулировал тезис Юргена Хабермаса, еще одного «нелюбителя» суверенитета), пока оно успешно претендует на фактический суверенитет. Именно эта претензия при ее признании и реализации в границах возможного позволяет однозначно отличить государство от любой другой политической организации.

(См.: Иванов В. К критике современной теории государства. М.: Территория будущего, 2008 С. 13–14, 16–19.)

8. М. Вебер писал: «<…> Дать социологическое определение современного государства можно, в конечном счете, только исходя из специфически применяемого им, как и всяким политическим союзом, средства – физического насилия. «Всякое государство основано на насилии», – говорил в свое время Троцкий в Брест-Литовске. И это действительно так. Только если бы существовали социальные образования, которым было бы неизвестно насилие как средство, тогда отпало бы понятие «государства», тогда наступило бы то, что в особом смысле слова можно было бы назвать «анархией». Конечно, насилие отнюдь не является нормальным или единственным средством государства – об этом нет и речи, – но оно, пожалуй, специфическое для него средство. Именно в наше время отношение государства к насилию особенно интимно (innerlich). В прошлом различным союзам – начиная с рода – физическое насилие было известно как совершенно нормальное средство. В противоположность этому сегодня мы должны будем сказать: государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области – «область» включается в признак! – претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия. Ибо для нашей эпохи характерно, что право на физическое насилие приписывается всем другим союзам или отдельным лицам лишь настолько, насколько государство со своей стороны допускает это насилие: единственным источником «права» на насилие считается государство». (Вебер М. Политика как призвание и профессия // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 646.)