в-третьих, понятие epimeleia heautou обозначает не просто общую установку или обращение внимания на себя. Epimeleia также всегда подразумевает некие действия, такие, которые производят над самим собой, с помощью которых берут на себя заботу о себе, изменяют себя, очищаются, становятся другими, преображаются.

Отсюда целый набор практик, которые в большинстве случаев суть также и упражнения, и им в истории западной культуры, философии, морали, духовности суждена очень долгая жизнь. Это, например, техника медитации, техника обращения с прошлым, техники досмотра сознания, удостоверения возникающих представлений и т. д.“ (там же. С. 23).

Это высказывание Фуко тем важнее для меня, что оно прямо заявляет: в основе любой действительной философии лежит искусство управления вниманием. Даже тогда, когда это прямо не заявляется в описании упражнения, оно предполагается как само собой очевидное, а умалчивается только потому, что об этом было сказано в самом начале. В том начале, когда ученик только пришел в философию.

Пьер Адо также приводит списки тех упражнений, которые были общими для всех школ философии эллинистического времени, т. е.о есть времени, когда христианство строило себя:.

„Благодаря Филону Александрийскому, однако, мы обладаем двумя перечнями упражнений…

Философия включает в себя: поиск (zetesis), углубленное исследование (skepsis), чтение, слушание (akroasis), внимание (prosoche), самообладание (enkrateia), безраличие к безразличным вещам.

В другом последовательно называются: чтения, медитации (meletai), терапии страстей, воспоминания о том, что есть благо, самообладание, исполнение должного“ (Адо. Духовные. С. 25).

Вниманию при слушании и чтении стоит посвятить особый рассказ, тем более что о нем много рассказывает Фуко. Но это в следующей главе. Сейчас гораздо важнее, что все эти упражнения оказали влияние на христианскую мысль и образ делания самого себя. Вплоть до позднего Средневековья христианские мыслители, вроде Игнатия Лойолы, стоит им задуматься о духовных упражнениях, будут черпать вдохновение в античном наследии. Однако все началось в первые века.

Адо разворачивает потрясающую картину перетекания античной философии в христианскую мистику:

„Мы говорили, что фундаментальная установка стоического или платонического философа представляла собой prosoche, внимание к самому себе, бдительность в каждое мгновение. „Пробужденный“ человек беспрестанно, прекрасно осознает не только то, что он делает, но также и кто он есть, то есть свое место в космосе и свое отношение к Богу…

Но это самосознание представляет собой не только моральное сознание, оно также является космическим сознанием: „внимательный“ человек беспрестанно живет в присутствии Бога, в „воспоминании о Боге“, радостно соглашаясь с волей универсального разума и видя всякие вещи самим взглядом Бога“.

Такова философская установка по преимуществу. Такова установка христианского философа. Она появляется уже у Климента Александрийского во фразе, возвещающей о духе, который будет царствовать позднее в монашестве философского вдохновения: „Поэтому мне и кажется, что божественный закон неизбежно должен был установить страх, [как меч] нависающий над нашими головами, дабы осмотрительностью (eulabeia) и вниманием (prosoche) философ мог приобрести и сохранить беззаботность духа…, во всех жизненных перипетиях оставаясь свободным от падений и чистым от греха“» (там же. С. 71).

Этот божественный закон, объявленный Климентом и легший в основание патристики, был не чем иным, как психологическим наблюдением, отметившим, что «внимание к себе приносит с собой душевное спокойствие, одну из целей, поставленных перед собой монашеством» (там же. С. 72).