– Ну и ладно, все равно я рада тебя видеть. Хочу как следует отблагодарить тебя. – Судьба этого мальчишки не давала мне покоя с той минуты, когда я узнала, что из-за меня он лишился работы. – Я обещала тебе хорошо заплатить. – С этими словами я полезла в карман своей юбки.

– Очень хорошо, что мисс об этом помнит, – усмехнулся Гаджи.

– Вот. – Я вытащила несколько монет и протянула их ему. Оглянувшись, я увидела, что мама закончила свои дела у кассы. – Ты должен уйти до того, как вернется моя мама, – сказала я Гаджи. – Удачи тебе и спасибо!

С этими словами я легонько подтолкнула Гаджи, давая знак, чтобы он уходил. Я должна вести себя предельно осторожно, если не хочу, чтобы мама до самого отъезда из Египта посадила меня под замок.

– Но мисс…

– Ты помнишь, сколько у тебя было бы неприятностей, надумай ты вернуться к своему хозяину без ослика? Вот и у меня их будет столько же, если мама увидит, что я разговариваю с посторонними. Пожалуйста, уходи. Я действительно очень благодарна тебе за все, что ты для меня сделал.

Гаджи понимающе покосился в сторону моей мамы, кивнул головой, а затем молча растворился в толпе пассажиров.

И как раз вовремя, потому что рядом со мной уже появилась мама и привела с собой носильщика.

– С кем это ты здесь болтаешь, Тео? – с ходу спросила она.

– Ни с кем, мама.

– Не лги. Я видела, как ты разговаривала с мальчишкой-египтянином.

– Ах, это, – небрежно махнула я рукой. – Он просто просил бакшиш.

– Ну хорошо, – сразу успокоилась мама. – Но не забывай вести себя осторожнее и не вступай в разговоры с кем попало. Если я не буду уверена в том, что ты…

– Можешь быть уверена, мама! Я просто сказала ему «нет» и велела немедленно уйти.

– Отлично, – коротко кивнула мама. – А теперь пойдем, пока и этот поезд не ушел без нас.

Мы безо всяких приключений добрались до вагона и вошли в свое купе. Оно было роскошнее, чем то, в котором мы ехали из Александрии в Каир, и больше напоминало не купе, а уютную гостиную. Мы с удовольствием уселись на мягких диванчиках, мама вытащила свой блокнот и принялась что-то писать в нем, а я подтянула ближе к себе корзинку с Исидой.

– А можно я выну ее… – начала я.

– Нет. Ни в коем случае, – не поднимая головы, ответила мама.

Я громко вздохнула, затем приблизила лицо почти вплотную к крышке корзинки и прошептала:

– Прости, Исида. Мама сказала «нет».

Пусть Исида знает, по чьей милости ей приходится сидеть взаперти в тесной корзинке. Затем я посмотрела на маму. Она действительно собирается до самого конца путешествия все свободное время либо писать что-то в дневнике, либо перечитывать написанное? Какая скука! Я вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что она там пишет, и словно невзначай спросила:

– А ты на всех раскопках ведешь свой дневник, мама?

– Да, дорогая, – рассеянно ответила мама. – На всех.

– И на тех раскопках, когда я родилась, тоже?

Рука, в которой мама держала авторучку, замерла в воздухе.

– Я… Не помню, появилась у меня уже к тому времени привычка вести дневник или нет. – Отвечая, мама не подняла глаз от дневника, и у меня появилось отчетливое ощущение, что она темнит.

– А по дороге в Луксор мы будем проезжать мимо храма, в котором я родилась? Его можно рассмотреть из окна поезда?

– Нет, – коротко и сухо ответила мама. – Думаю, что нет.

Я повернула голову в сторону коридора и едва не вскрикнула, увидев стоящую за застекленной дверью нашего купе маленькую фигурку и прижатое к стеклу лицо с расплющенным носом. В следующую секунду я узнала Гаджи.

Я перевела взгляд на маму, но она с головой погрузилась в свои записи. Тогда я вновь повернула голову к двери и одними губами беззвучно спросила: «Что?»