—О, Боже, мамочки, как это… – осязая, как здоровенная туша туго идёт в глубине, мощно распирая стенки.

 —О, Господи, какой… Ох!… – каждое движение отдавалось во всём теле, она почувствовала, что силы покидают её, и опёрлась на руки. Миша обнял её и, положив на себя, сам стал плавно пропихивать свой могучий поршень. В ответ раздались протяжные стоны и бессвязный лепет:

 —Ох, как сильно, не надо, я боюсь, ох, господи, что это, ох, остановись, лучше я сама, мамочки, о боже!

Самое толстое место на Мишином стволе при каждом проникновении всё ближе подходило ко входу в её киску так туго, что каждый раз запиралось дыхание и казалось, что её в прямом смысле слова насаживают на кол. И в то же время хотелось быть растянутой и нанизанной на этот сладкий кол до самого корня. Продолжая неспешные фрикции, Миша сосал её соски. Петя сзади с силой лапал ягодицы и талию; внезапно, облив маслом, он  мягко, но быстро, полностью ввёл палец ей в задний проход.

Она ощутила горячее присутствие, и от похабных мыслей едва не кончила вторично. Массивный ствол медленно словно клином распирал её изнутри, а горячий прут неподвижно обжигал прямую кишку.

 —Мишань, раздвинь её…

Тяжёлые лапы потянули в стороны половинки, и её охватила боль, потому что к первому присоединился второй палец. Однако, как только движение прекратилось, боль мало-помалу стихла; и кроме того, ощущения в киске были до того хороши, что затмевали всё. Ещё через минуту она выдохнула: её попочку вдруг оставили в покое. Но почти тут же Пётр снова взял флакон с маслом и пристроился сзади. Догадавшись, что это случится прямо сейчас, Алиса так испугалась, что даже попыталась сопротивляться и запротестовала:

 —Не надо, я боюсь, – и немедленно задохнулась, когда вместо ответа остриё воткнулось в растянутый сфинктер и, не встретив сопротивления, проскользнуло в попку, сразу после чего оба лингама на минуту замерли. Она обернулась и широко раскрытыми глазами умоляюще глядела на Петра, с гримасой страдания опуская взгляд на свои ягодицы, туда, откуда торчал его хуй. Миша гладил её и любовно покачивал, а Пётр, надавив ладонью на лопатки и уложив грудью вперёд, по-своему ласково успокоил:

 —Лежи, детка, не двигайся. Пусть жопа привыкнет и будет в кайф.

 —Мальчики, может не надо, ай, я боюсь…

 —Успокойся, знаем, что делаем. Мы тебя круто выебем, надолго запомнишь! – обнадёжил Пётр.

 —Мне страшно, Мишенька, любимый! – Алису вовсю раздирал самый настоящий стокгольмский синдром! Где-то на краю затуманенного сознания раздался звонок.

 —Так, не бояться, я говорю! Миша, отпусти. Короче, взяла сама себя руками за жопу и раздвинула пошире! Ага, молодец! Будешь слушаться – обкончаешься как сучка!

Её передёрнуло от стыда и возмущения, но тут оба стержня вновь взялись сокрушительно раздирать её нутро, и она заскрежетала зубами и взвыла от боли.

 —Расслабься, блядь, я сказал! – крикнул Пётр и звонко ладонью шлёпнул по сжавшейся от испуга попке. Он сделал это хлёстко, вполсилы, но её как будто обожгло кипятком, и на нежной коже проступил красноватый отпечаток пятерни, который впоследствии постепенно исчезал целую неделю. Однако после удара боль в анусе почему-то стремительно исчезла и уступила место застилающей глаза жаркой пелене. Два ствола гладко, как по нотам, буравили её внутри, анус, похоже, совсем адаптировался к пихающему его члену, боль окончательно исчезла. И она, наконец, изведала, как это, когда два самца ебут её в обе дырочки. Грязные мысли потекли в голове: «О, Господи, меня трахают двое… Как шлюху, в жопу! – возбуждение кружило голову, – Если бы пришёл Сашенька и дал бы мне свой членик в ротик… Я бы так сосала… Я бы проглотила его… Пусть бы кончил мне прямо в горлышко… И он бы тогда простил меня…». Дрожь прокатывалась по телу, она плыла в томном трепещущем оцепенении и плохо осознавала происходящее вокруг: не услышала, как открылась входная дверь, не заметила, как смотрели на неё две пары знакомых с детства глаз, не видела своего Сашу, который, как по волшебству, появился здесь, покорный её невысказанной молитве, и остолбенело вглядывался в свою настоящую Лисичку.