И вот тогда произошел пожар и появлялся Бешеный. Поначалу он с любопытством и неподдельным интересом наблюдал, как Голова и Исмаил травят меня. Он ничего не говорил, лишь время от времени, бросал ехидные реплики в мой адрес, или в адрес Головы и Исмаила. Он подкалывал и меня и их одновременно. Что уже было странно. Поэтому они старались еще больше. Временами я ловил на себе насмешливый взгляд ярких синих глаз Бешеного, в то же время внимательный и глубокий, он словно сканировал меня, пытаясь заглянуть в мои мысли. И если Голова и Исмаил ничего не понимали, то Бешеный, несомненно, все про меня понял. Может быть даже то, чего не понял я о себе сам. И случилось удивительное, чего не мог ожидать никто. А я особенно. Не знаю, что стало тому причиной, возможно, Бешеный увидел во мне равного и зауважал. Или ведущую роль сыграло то, что у меня умерла мать, а для него мать была святой, ведь и самым жестоким и отъявленным негодяям не чуждо ничего человеческое. В общем Бешеный предложил мне покровительство.

А дело было так. Однажды я возвращался из школы, и Голова с Исмаилом поджидали меня с уже ставшими скучными от однообразия приемчиками. Как вдруг Бешеный свистнул и окликнул меня:

– Эй, ты, подойди. Да подойди, не бойся.

Я стоял. Стоял, потому что Голова не давал мне идти дальше, а к Бешеному упрямо не хотел подходить, хотя и понимал, что это только усугубит дело. Однако он расценил это как страх и подошел сам. Помню, как мы стояли друг напротив друга, два юноши одного роста и примерно одного возраста, но такие разные. Он улыбнулся и сказал:

– Слушай, не в службу, а в дружбу, слетай, купи мороженое. А деньги я верну, не дрейфь.

И мне бы пойти, купить это чертово мороженое и принести. Но что-то в моей голове сработало не так, что-то щелкнуло и переклинило, я вдруг снова ощутил себя героем Достоевского, Подростком, которого достаточно унижали и теперь вот хотят унизить снова, а я ведь не тварь дрожащая, я право имею. И как-то даже не осознавая почему и зачем, я вдруг открыл рот и произнес, причем, когда я говорил это, то сам удивлялся, словно говорил кто-то другой, а я только слушал :

– Я в холопы не нанимался.

И пошел своей дорогой. Потрясение для окружающих было столь велико, что никто даже не стал меня задерживать. А Бешеный остался стоять, униженный и оскорблённый. И смертный приговор был мне в тот момент уже подписан. Даже если бы я вернулся, в тот же момент вернулся, упал перед ним на колени и стал бы молить о прощении, он все равно не простил бы меня. Потому что публичное унижение состоялось. А никто и никогда не унижал его так, как это сделал это я.

С того дня для меня пошел обратный отсчет времени. Я понимал это. И чем дальше, тем больший ужас охватывал меня. Почему-то мне уже не хотелось самоубиться. Когда часовой механизм был заведен и пошел отбрасывать секунды и минуты моей жизни, как ненужные детали, я страшно захотел жить. Просто жить. Я словно проснулся после долгой спячки и ужаснулся тому, что происходило вокруг меня. Теперь Исмаил и Голова больше не поджидали меня после школы и в столовой не выливали мне на голову компот. Но каждый раз, проходя мимо, кто-то из них наклонялся и говорил мне на ухо зловещим шепотом «ты покойник». Записки такого же содержания я находил в портфеле или в почтовом ящике. Только два этих слова, никаких черепов, скрещенных костей, угроз, оскорблений. Только два этих слова. Сначала один, два раза в неделю, затем чаще, затем еще чаще. Эта была игра, изощренная и жестокая, которую придумал Бешеный. И я знал, знал точно, что сие обещание несомненно будет исполнено, причем руками Исмаила или Головы, которые ничего не понимали, но получали от этой игры ужасное удовольствие. Я знал, что когда Бешеный прикажет одному из них сделать это, тот не задумываясь выполнит. Не думая о последствиях. Потому что они находились под его гипнотическим влиянием, превратившись в управляемых роботов.