– Мама, ты любишь Лермонтова?

– Да, очень.

В ее голосе, когда она говорит о Кавказе, чувствуется тоска по родным краям. Я же представляю, что Мцыри – это Сашка, и жалость сжимает сердце, когда он умирает.

Мама заговорила о нем. Я знаю, что ей нравится мой Санчо Панса – так она его называет, но считает виновным в том, что он повел меня в степь в тот день.

– Вера, Саша хороший, но он мальчишка, у него свои игры, и ты не должна с ним ходить туда, куда тебе не хочется.

Я ничего не ответила. Как сказать маме, что с ним мне ничего не страшно? Он старше на два года, невероятно умный и смелый. Сашка научил меня свистеть, насаживать червяка на крючок (бедный червяк!), перелазить через забор и ловить жуков. Прошлым летом, взявшись за руки, мы отправились в путешествие на противоположную сторону реки Ахтубы, в лес. Я боялась диких зверей или разбойников с ножами, но Сашка успокоил, сказал, что здесь водятся только зайцы. Мы заблудились. Приближались сумерки, стало страшно, но я не плакала – со мной был Сашка. Он держал мою ладошку и уверенно вел вперед. Нам повезло, что встретился старик с телегой, полной скошенной травы, и спросил: «Внучка Андрея Федоровича, что ты здесь делаешь?» Он и привез нас домой. Голодных и грязных «путешественников» помыли и накормили. Когда я поела, мама впервые меня отругала, она кричала и плакала. Я дала себе клятву, что никогда в жизни у нее не будет повода сердиться на меня. И слово свое держала.

– Спи, Верочка. – Мама поцеловала меня, выключила свет и ушла. А я думала о моей тайне. Недавно, первый раз (и последний), я подралась с Сашкой. Бабушка, узнав об этом, сказала: «Тихоня, а если обидят, спуску никому не даст». Хорошо, что она не знает, почему это произошло. Сашка меня никогда не обижал, но ему хотелось, чтобы я всегда находилась рядом с ним, а не с Наташкой. И он ничего умнее придумать не мог, как дергать меня за косу, чтобы я за ним бегала. А когда я его догоняла (это было легко, он поддавался) и стучала кулачками по спине, смеялся. Но в тот день Сашка сказал, что мой папа моложе мамы на целых восемь лет и мог бы найти себе жену по возрасту. Он повторил слова соседки-старушки, так он оправдывался.

– А ты не повторяй глупости! – закричала я и поехала на велосипеде прямо на него. Сашка думал, что в последний момент я сверну. Но я не остановилась, задела его. Мы упали, я вскочила и набросилась на него: хватала за волосы, кусала руки, когда он пытался оторвать меня от себя.

Вечером он пришел к нам, просил прощения и окончательно стал «рыцарем-защитником», по словам дедушки. Но мысль о том, что моих родителей обсуждают и в чем-то укоряют, засела в голове, как колышек.

Мои наблюдения за родителями успокоили: разговаривают, улыбаются, вместе что-то делают в огороде. В сумерках сидят на скамейке в саду, я прячусь за кустом и вижу, как папа обнимает маму, она смеется, гладит его по голове, и он целует ее. Я смущаюсь и стремглав несусь к дому.

Взрослые таинственные и непонятные. Эти мысли занимают меня, но за день происходит столько важного, что они прячутся до следующего раза. Калейдоскоп реальных событий вплетается в мои причудливые сны: птица клюет червяка, я его оживляю; гусеница на раскрытой ладони превращается в бабочку; небо, выгоревшее на солнце, как глаза старухи, звучит нежной мелодией. Но к восторженному восприятию мира и радужным снам добавляются тени взрослого мира. Где получают знания, что помогут разгадать этот мир? В школе?

В первый класс меня провожали мама, бабушка и Сашка. Он несколько раз пытался взять меня за руку, но я ее отдергивала. Нельзя идти в школу за руку с мальчиком! Школьный двор напоминал огромный цветник: бабочки-девочки с белыми, пышными капроновыми бантами и в белоснежных фартучках, шмели-мальчики в темно-синих костюмах и белых рубашках. Стало страшно, и я схватила друга за руку, но он вскоре ушел: «Вера, я к своим».