Внутри тепло и светло. Рассматриваю иконы – как полотна в галерее. Мама купила свечи и поставила перед Богородицей с младенцем на руках.

– За здоровье наших близких. Дедушка болеет, предстоит операция. Да и бабушка сдает понемногу.

Сердце защемило.

– Вера, помянем Марью Степановну и ее сестру.

– Что случилось, мама?

– У Марьи Степановны сердце. А Татьяна… Говорят, сварилась в ванне.

Возникло видение, как Татьяна, открыв только кран с горячей водой, лежит в забытьи после очередного пьяного «собрания». Кипяток наполняет чугунное лоно смертного ложа, обжигает бесчувственное лицо. Мне хотелось думать, что в последние минуты она видела море, о котором мечтала. Море цвета ее глаз.

К обеду приехал папа. Он обнял маму, целует, она обхватила его за шею и гладит поредевшие волосы. Обедаем в ресторане. На меня они мало обращают внимания. Поглощены собой. Когда я прилетаю на каникулы, у мамы первый вопрос: «Как папа?» Возвращаюсь в Уральск, он интересуется: «Как мама?» А потом уже они произносят: «Как ты, Верочка, долетела?» Я знаю, что такое любовь. Это сияние глаз.

«Урал делит город на Европу и Азию, так же разделены мои родители, и никогда им не соединиться. Почему жизнь несправедлива, а любовь обычно несчастлива?» – горько думаю я.

Родители шутят: если я выйду замуж за русского, свадьбу делает мама, если за казаха – папа.

Я в это время повторяю свою клятву, что мои дети не будут расти без отца.

Двадцать седьмого апреля, накануне своего дня рождения прилетела Лиза. В аэропорту среди толпы я сразу увидела рыжие волосы, танцующие вместе со своей хозяйкой, тоненькую фигурку моей Лизы в окружении троих молодых людей. Кто бы сомневался! Один нес ее сумку, двое других вышагивали как стражи возле королевы. Я бросилась к ней:

– Лиза, привет!

– Черный Хвостик, здравствуй! – отвечает она приветствием-паролем из детства, одновременно рукой показывая кавалерам: «Пока-пока». – Как у вас тепло и солнечно, уже лето.

Мы одновременно посмотрели вверх – нам улыбалось дивное небо апреля. Казалось, в него капнули голубой акварели, и она, растекаясь под яркими лучами, окрасила воздух – и пространство засияло.

– Не вижу твоей счастливой пряди.

Я поворачиваюсь левой стороной:

– А так?

– Вот она. – Лиза проводит рукой по светло-русой пряди. – Не прячешь теперь?

– Конечно, нет. Сейчас это модно. Девчонки специально высвечивают, а у меня своя. Они не верят, что натуральная.

– Твоя бабушка называла ее отметиной счастья. Ты счастлива?

– Да, мне хорошо. Здесь моя вторая родина.

– Я думала, родина у человека одна.

– Я тоже раньше так думала. А теперь люблю обе.

В автобусе на нас посматривают с любопытством. Моя огненная Лиза привлекает внимание. Наши объятия, смех, частое восклицание «помнишь?» вызывают у окружающих улыбку.

– Помнишь Славу Самойлова из соседней школы? – спрашивает Лиза.

– Конечно! Он мне еще записки писал с признаниями и бросал в почтовый ящик. Где он сейчас?

– «Груз 200», – помрачнела Лиза.

– Что? Лиза, я не понимаю.

– Ты что, не знаешь? – Лиза заговорила шепотом. – Как ты можешь этого не знать?! Афган.

– Я знаю, что наши войска помогают Афганистану…

Вдруг я догадываюсь, что значат эти таинственные слова, и испуганно смотрю на Лизу.

– Да, он погиб. Оттуда наших ребят привозят в цинковых гробах. Славу посмертно наградили.

Мне больно. Я не могу представить его мертвым. «Груз» – жестокое слово. (Спустя месяц из Афганистана привезут Колю, сына тети Тони. Как раненая волчица, кричала она, падала на землю, хватала комья с его могилы, словно пыталась вырвать сына из поглотившего чрева. Но ее рана, в отличие от звериной, не затянется до последних дней.)