Она не успела закончить мысль. В шатре из шкур муфлона раздался звонок спутникового телефона. Вскоре из палатки высунулась голова Орла.
– К нам едет Хомахи… – в голосе юноши звучала радость. – Слышите? Теперь уже точно. Сам Омар Хомахи берется с нами за это дело.
– Тот самый Хомахи? – переспросила она у дядюшки Ориона. – Точно он?
– Да, – торжественно подтвердил старик, – командир стражников «Аль-Мирабитуна». Ему подчиняются все джихадисты от Алжира до Чада…
3
Псы войны
Лицо французского репортера Анри словно кто-то вырезал из тончайшей белой бумаги для черчения. Над листом этот кто-то махнул небрежно мокрой кистью с оранжевой краской. Раз – и вот вспыхнули щедрые веснушки на тонком носу с горбинкой, два – и появилась копна медно-рыжих волос. Этому худощавому пареньку и в двадцать, и в сорок можно было запросто крикнуть: «Эй, ты!» Лишь бы потом не схлопотать. Его принимали за своего даже в пабах ирландского Ольстера. Одевался Анри повсюду одинаково – в афганских горах у талибов, на разрушенных улицах иракской Кербелы и в родном парижском округе между Китайским кварталом и Национальной библиотекой: голубая рубашка, зеленая куртка военного образца, штаны карго, желто-песочные ботинки. В холодную погоду он доставал из шкафа или походной сумки арабскую куфию из плотного хлопка и свитер.
– Bordel de merde![1] – Анри c яростью дернул себя за медную челку. – Это самая тухлая война, которую я видел в своей жизни!
– Начальник, ты умудрился поругаться с самим адмиралом Эдуаром Гайво, – сказал телеоператор Бакст. – Что тебе еще надо от этой войны?
Смуглый бородатый Бакст был уроженцем неторопливого корсиканского города Бонифачо. Сейчас ему хотелось избавиться от тяжелой профессиональной телекамеры, усесться за стол в кафе безымянного отеля у пожарной части и спокойно теребить золотое кольцо в правом ухе, глядя, как высоченный черный Оскар, повар и по совместительству консьерж, колдует над прокопченным чаном с молодой козлятиной. Уже битых пятнадцать минут они торчали у глинобитного забора в трех шагах от древней мечети Джингеребер, но шеф все никак не мог придумать несколько ярких фраз, чтобы произнести их, глядя прямо в объектив.
– Мы поругались, поскольку адмирал Гайво думает об этой войне так же, да только признаться не может. – Анри потянул за уголок арафатки, намотанной на жилистую шею, сделал пару резких приседаний, но нужная мысль никак не приходила в голову. – Потому и злится… Putain de bordel de merde! [2]
– Начальник, мы будем записывать стендап или нет? – Бакст двинул сильно потяжелевшей к вечеру телекамерой, лежащей на могучем плече. – Как раз сейчас гребаное солнце дает ровный свет на твою небритую рожу.
– Ничего в голову не приходит! Bordel de merde!
– Ну так разбуди Нильса. Пускай он придумает тебе текст…
Третий член съемочной группы – щуплый белоголовый звукооператор Нильс – еще утром начал закидываться таблетками на кодеиновой основе, а к вечеру выяснилось, что он запивал их саке, «позаимствованным» у японских блогеров, соседей по безымянной гостинице. Маленький Нильс давно расклеился и спал в джипе.
– Он будет канючить, чтобы мы отдали ему бутылку.
– Начальник, солнце уходит. Богом клянусь, еще минут десять, и стемнеет. Тогда накроется твой стендап.
– Ну хорошо, поехали…
Репортер пошел вдоль глинобитной, в трещинах ограды и заговорил серьезным и даже чуть взволнованным голосом, глядя в телекамеру:
– …Под натиском французской армии джихадисты не отступили, они просто разошлись по домам.
Заключительные слова стендапа он должен был произнести на фоне боевой машины пехоты, стоявшей в проулке. На «броне» сидели два парашютиста в касках. Они держали пальцы на спусковых крючках автоматов