Исключение в этой области составлял, пожалуй, только знаменитый сад ледяных фигур возле Чертога, благодаря которому тот и получил, собственно, своё название; это место Хордаго искренне любил. Но в глазах Конгвара это не оправдывало полнейшего равнодушия отца к красоте и удобству (несмотря на то, что сам он никогда не был приверженцем южных излишеств). В этом король, совершенно не суровый, жизнерадостный человек, доходил до крайностей – например, гнал взашей певцов и музыкантов (сказители в счёт не шли), выезжал на охоту в лютый мороз и принципиально не пользовался вилкой.

Конечно, была у всего этого и другая сторона: со всеми своими чудачествами Хордаго оставался лучшим правителем Альсунга за всю его непростую историю, и Конгвар, что бы там ни шептали по углам, был полностью в этом уверен. Будучи безбородым юнцом, едва оторвавшимся от материнской юбки, Хордаго, взойдя на трон, сумел разгрести всю грязь, оставленную в королевстве дедом Конгвара Эйриком Громкогласным (Конгвар его не знал, но старики говорили, что рёв у него был и впрямь оглушительный) и остановить кровавую смуту. Двуры тогда уж совсем разошлись – особенно низшие, то есть те, которые не заслужили права передавать землю по наследству. Заслужить его можно было лишь собственным мечом, луком или мудрым советом, и то только на одно поколение: следующему сыну приходилось заново подтверждать такое право для своего сына, и так далее. Исключался из такого порядка один король – Двур Двуров, Владыка Ледяных Земель.

Хордаго защитил древний справедливый закон, показав себя одновременно устрашающим противником на поле боя, разумным государственным мужем и человеком непогрешимой чести. С врагами он расправлялся жестоко и быстро, часто рискуя собственной коронованной головой (причём на родине – чаще, чем в походах за её пределами), но, когда надо, проявлял милосердие, а когда возможно – шёл на уступки. За свои шесть десятков зим он ни одного альсунгца не приговорил к рабству или костру, не вступал в двуличные союзы, не плёл интриг. Более того – Конгвар доподлинно знал, что Хордаго хранил верность Превгиде, матери своих детей, со дня свадьбы и до того, как несколько лет назад её душа ушла к предкам. Они, конечно, никогда не жили тихо и гладко (хотя более кроткого создания, чем матушка, Конгвар просто себе не представлял, разгневать отца могла любая мелочь), и время от времени Хордаго поднимал на свою королеву руку. Зато потом неделями бывал рассеян на советах, мрачно хмурил кустистые брови и забрасывал жену дорогими подарками. Правда, прощения никогда не просил: негоже мужчине, воину, унижаться перед женщиной, даже если он был неправ.

В последние годы король стал сдавать – особенно после того, как кончилась провалом многолетняя возня с Ти’аргом. Конгвар видел в нём изменения, недоступные постороннему глазу и печальные: уже не так резво Хордаго запрыгивал в седло (хотя по-прежнему ухарски крякал при этом), не помнил имена всех слуг в Чертоге, медленнее ходил и делал расчёты. Его поистине бычья сила, впрочем, пока никуда не ушла, как и царственная осанка – но, глядя на него, Конгвар всё чаще с болью думал о том, что боги не дали людям бессмертия.

Будто отвечая его невесёлым мыслям, Хордаго зычно расхохотался над словами Дорвига – своего первого советника и старого друга, который сидел сейчас по левую руку от него и ехидно улыбался, растягивая морщинистые щёки. Про Дорвига говорили, что он даже в постели не снимает кольчугу и не расстаётся с огромным двуручным мечом из чернёной стали – и Конгвар совсем не удивился бы, окажись это правдой.