Мы знакомы со Стивом уже восемь месяцев. Четыре из них работаем напарниками. Познакомились, работая над одним делом. Он тогда служил в Висяках. Поначалу я его невзлюбила, хотя всем остальным он нравился. Но я не люблю людей, которые нравятся всем, да и улыбался он раз в пять больше, чем нужно. Но все это быстро прошло. Когда мы раскрыли то первое дело, он казался мне уже вполне ничего, и я использовала те пять минут, что была на хорошем счету у О’Келли, чтобы замолвить за него словечко. Время я выбрала подходящее. Мне-то напарник на фиг не сдался, но О’Келли начал ворчать, что в его отделе желторотые птенцы не будут работать самостоятельно. Так я заполучила Стива в напарники и ни разу об этом не пожалела, пусть он и ходячая жизнерадостность. Он всегда был очень к месту. И в общей комнате, где мы сидели друг напротив друга, и на месте преступлений, и в допросной. Наш уровень раскрываемости неуклонно шел вверх, что бы там ни говорил О’Келли. И мы чаще отправлялись отметить пинтой раскрытое дело, чем понуро плелись домой. Стив стал не то чтобы моим другом, но где-то близко. Мы уже достаточно хорошо знакомы, однако железной уверенности друг в друге нам пока недостает.

Например, я всегда угадываю, когда он хочет сказать что-то, хотя и молчит.

– Что?

– Не позволяй шефу выводить себя из равновесия.

Я покосилась на него. Стив смотрел на меня в упор.

– Хочешь сказать, что я слишком чувствительна? Ты серьезно?

– Если он считает, что ты недостаточно хороша в работе со свидетелями, это еще не конец света.

Я резко вывернула руль, и мы на дикой скорости влетели в переулок. Стив, привычный к моей манере вождения, даже бровью не повел.

С трудом сдерживая гнев, я выпалила:

– Это, мать твою, конец света! Слишком чувствительной я была бы, если бы реагировала на замечания Бреслина или какого еще мудилы, на мнение которого о качестве моей работы со свидетелями мне глубоко плевать. Но если О’Келли думает, что нам нужна нянька, это значит, что мы и дальше будем получать эти говенные дела и у нас за плечом вечно будет кто-то маячить. Тебе это нравится?

Стив пожал плечами:

– Бреслин придан нам для поддержки. Дело же ведем мы.

– Нам не нужна поддержка. Нас нужно оставить в покое и дать спокойно работать.

– Рано или поздно это произойдет.

– Да? И когда же?

На этот вопрос Стив не ответил. Я сбавила скорость, и «кадетт» покатился медленнее, с изяществом тележки из супермаркета. В Стонибаттере начиналась суета воскресного утра. Физкультурники вышли на утренние пробежки, раздраженные подростки тащили гулять своих четвероногих питомцев, жалуясь на несправедливость мироздания. Какая-то девчонка в клубном прикиде, с туфлями в руке, едва не падая, брела по тротуару.

– Если все будет так продолжаться, я свалю из отдела, – сказала я.

На нашей работе люди часто выгорают. Чаще всего в отделах по борьбе с проституцией и наркотиками. Там изо дня в день занимаешься одним и тем же. Ты рвешь себе задницу, чтобы посадить сутенера, но все те же девочки будут стоять все на тех же углах, только крышевать их будет другой говнюк. Все те же торчки будут покупать все те же колеса, только у другого пушера. Затыкаешь одну дырку, а дерьмо уже льется через десять новых. Такое изматывает. В отделе убийств, если ты убрал кого-то с улицы, то потенциальные жертвы останутся живы. Ты борешься с конкретным убийцей, а не со всеми пороками рода человеческого. Одного убийцу можно победить. Из Убийств люди не уходят. Они работают там до пенсии.

Но два года – не срок для любого отдела.

Мои два года стоят особняком. И дело не в преступлениях, которые мы расследуем. Я могу ловить каннибалов, детоубийц, и сон мой будет безмятежен. Как я уже сказала, каждый раз мы воюем с конкретным убийцей. А вот воевать с собственным отделом куда труднее. Стив достаточно хорошо меня знает и наверняка понимает, что сейчас я не просто выпускаю пар.