Тони:

– У вас довольно редкое для России имя.

Зина:

– Потому что аристократическое. Помните в «Даре» у Набокова: «Ты полуженщина, ты полумнемозина, полумерцанье в имени твоем». И в этих стихах спрятано имя героини. Полумнемозина, полумерцанье – Зина Мерц! А еще…

Там, та-ра-та-та, та-та, та! – зарыдали струнные бурных двадцатых годов, заглушив еще одно литературоведческое откровение Зины. Стенли буквально оторвал Дженни от пола, прогнулся, выставил ногу и прокрутил Дженни так, что…

– Совесть надо иметь, Стенли, – сказала Дженни, обретя равновесие. Отпихнула партнера и скрылась в женской комнате.

«С такой рожей только пугать детей, – думала Дженни, глядя на себя в зеркало. – Сдохнуть можно! Зинка, блядища, чье литературное образование остановилось на „Приключениях Буратино“, козыряет Набоковым!»

Было огромное желание тут же разоблачить мерзавку, спросив во всеуслышание: «Зинуля, где происходит действие „Дара“? В Америке?» Однако пикантность ситуации заключалась в том, что когда-то в интимной беседе Дженни призналась подружке в постыдном проколе времен своей юности. Рижский поэт, волочившийся за Дженни, процитировал ей эти строчки. Дженни тогда еще Набокова не читала, в Союзе его книги были большой редкостью. Дженни легкомысленно повторила понравившуюся цитату ленинградскому художнику, а тот, не моргнув, осведомился: «Это при их первой встрече в Нью-Йорке?» Дженни поплыла…

Какая память у холеры! И ведь знает, что ничем не рискует, что я не буду выводить ее на чистую воду. Но раз Зинка применила такую домашнюю заготовку, значит, намерения серьезные. Грабеж среди бела дня! Вот и доверяй подружкам…

Дженни решила не портить торжества, не устраивать сцены. А вечером предупредить Тони: отобью все твои мужские причиндалы, если когда-нибудь увижу тебя в Зинкином обществе!

Повесила на лицо улыбку, поправила, чтобы не качалась, и вышла в ресторанную залу.

А потом гости окружили раскрасневшуюся Элю и хором исполнили: «Хэппи берсдей ту ю».

Эля была очень довольна. Праздник удался на славу.

Делая очередное «сальто-мортале» по городу, Дженни увидела на траверзе пиццерию «Неаполитано», где они с Тони пили кофе, когда она заехала днем к нему в библиотеку. По идее, Тони должен сидеть в читальном зале. Пиццерия, если пешком, достаточно далеко. Впрочем, для Тони это не расстояние.

Повинуясь внезапно проснувшемуся охотничьему инстинкту, Дженни заложила крутой вираж (прибавив пару пациентов кардиологам) и спикировала на свободное место перед «Неаполитано». Опустила квотер в счетчик, хотя задерживаться в мафиозном заведении не собиралась.

Застукала. Беглого взгляда хватило, чтоб определить: на воркующих голубков не похожи. Однако вопрос принципа, уговор дороже денег.

Протянула профессору ключи:

– Тони, в машину!

– Мне надо расплатиться.

– Я расплачусь.

Крайне невежливо. Пусть. А теперь посмотрим в глаза подколодной, послушаем, что она наплетет. Подружка называется. Назначает тайные свидания.

Они просидели молча несколько минут, и Дженни поняла, что Зинке ее громы и молнии – как слону дробинка. Было ясно, что профессор ей дал от ворот поворот и отныне ей все равно, семь бед – один ответ. Дженни даже пожалела подружку. Зачем подставилась и порвала отношения с Дженни? Глупо. Все-таки их столько связывало…

– Обидно, – сказала Зина, поднимая сухие глаза, – обидно за Сан-Джайста. Ты его бросишь, Дженни. Уж я-то тебя знаю лучше, чем кто-нибудь. Ты его бросишь. И тогда я ему не завидую.

И вышла на улицу, не обернувшись.

Без всяких разговоров профессора отправила наверх, в кабинет. В бессрочную ссылку. «Ужинаешь сам и будь добр помыть за собой посуду». Слава богу, бессонницей не страдала. Засыпая, подумала: «Если поскребется в дверь, набью морду!»