Товарищу Сталину эти слова пришлись по душе. Он сказал, что я мыслю правильно, по-большевистски. Я осмелел и сказал про комиссии. Очень уж много развелось в Совнаркоме комиссий. На каждый чих создавалась своя комиссия. Некоторые товарищи были членами 10–12 комиссий. Меня самого включили в 6 или 7 комиссий. Каждая комиссия заседала по меньшей мере раз в неделю. Когда же тут работать? Когда я потребовал освободить меня хотя бы от участия в комиссии, которая следила за явкой на заседания Совнаркома, меня обвинили в «несознательности». Но зачем нужна такая комиссия? Достаточно одного сотрудника, который будет отмечать явку и требовать объяснений у отсутствующих. Товарищ Сталин согласился и с этим. Я окончательно осмелел (не ожидал такого внимания от столь занятого человека) и сказал о том, что вопросы, обсуждающиеся на заседаниях Совнаркома и Политбюро, становятся известны посторонним из числа работников Совнаркома. Причастные легко разбалтывают подробности непричастным и не видят в том ничего плохого – свои же люди, совнаркомовцы. Так не годится. Секреты есть секреты и разглашать их не полагается. Товарищ Сталин согласился и с этим. Тогда я не понимал всей сложности внутрипартийной обстановки и не мог делать серьезных, далеко идущих выводов. Но своей совестью коммуниста чувствовал, что так быть не должно.

– Мы повсюду наведем порядок. Со временем. Обязательно наведем. В Рабкрине уже многое сделано, но осталось гораздо больше, – сказал товарищ Сталин в завершение нашего разговора.

Я понял эти слова так: «Иди в Рабкрин, товарищ Мехлис! Займись настоящим делом!» Да, думаю, кругом прав товарищ Сталин. Не дадут мне спокойно работать в канцелярии Совнаркома. Раз уж сам Горбунов не рискует связываться с Гляссер, то уж ничего не поделаешь. Обидно, конечно, мне было. Только наладил работу в канцелярии, и приходится уходить. Но так будет лучше. Я сказал товарищу Сталину о своем решении. Он одобрил: вот и хорошо, договорились значит.

Несколько дней ушло на формальности. Горбунов обрадовался, когда я сказал ему, что хочу уйти в Рабкрин, по глазам было видно. Он не любил конфликтов и всячески старался их избегать. Я понимаю, что характеры у людей разные, но мягкотелым людям, которые не умеют поставить на своем, не умеют организовывать людей, нечего делать на руководящей работе. Истинное лицо Горбунова открылось много позже[34], а тогда я считал его мягкотелым и слабым руководителем.

В 1920-м году я и представить не мог, сколько врагов проникло в нашу ленинскую партию. Я не мог представить, что в Совнаркоме различные враги, явные и скрытые фракционеры составляют большинство. В годы войны (Гражданской) я замечал то, что мне не нравилось и чего я не мог понять. Например – любви Троцкого к различного рода военспецам. Но я объяснял все виденное как отдельные недостатки. Глубже моя мысль не проникала. Не хватало у меня для этого ни знаний, ни ума, ни кругозора.

У товарища Сталина я научился пяти важным качествам.

Зрить в корень. В каждом случае добираться до первопричины, чтобы понять суть и сделать правильные[35] выводы.

Подходить ко всему с партийной меркой. Хорошо все, что хорошо для партии (народа). Остальные соображения не имеют значения, они второстепенны.

Уметь разбираться в людях, верно оценивать их способности. Это качество вырабатывается довольно долго, но коммунисту- организатору без него нельзя. Нужно понимать, кому и что поручаешь, способен ли человек выполнить поставленную перед ним задачу. Важно разделять «не может» и «не хочет». Если человек не способен выполнить задачу, наказанию подлежит тот, кто дал ему непосильное поручение. Подобное поведение – один из распространенных методов саботажа.