– Чрезвычайно этим польщен, сеньорита. Но не следует поддаваться этому чувству, это опасно для нас всех. Такого рода энтузиазм не очень похвален в Мадриде. Прошу вас, сеньор, – обратился я к ван дер Веерену, – употребить все ваше влияние, чтобы положить этому конец. Иначе мне придется позаботиться об этом самому и таким образом потерять то доброе мнение, которое сложилось обо мне у жителей города Гертруденберга.

– Дону Хаиму де Хорквера не нужны голландские сердца, – сказала Изабелла с загадочной улыбкой. – Пусть это будет предостережением для вас, кузина. Мы должны остерегаться, как бы одушевляющие нас чувства благодарности не завлекли нас слишком далеко.

Мадемуазель де Бреголль не вспыхнула, как я ожидал. На лице ее мелькнуло выражение, которого я не мог понять. Она хотела было что-то сказать, но я опередил ее и несколько официальным тоном произнес:

– Я уже имел честь заявить мадемуазель де Бреголль, что я и не заслуживаю никакой благодарности. Для того чтобы завоевать сердца, человек моего положения не может всегда действовать так, как ему бы хотелось.

Донна Марион подняла на меня глаза и спокойно сказала:

– Вы не можете требовать ни благодарности, ни любви, не можете требовать и ненависти. Вы можете только принимать или не принимать их там, где найдете их на своем пути.

Сначала я не знал, что ей ответить на это. Из этого затруднения меня вывела донна Изабелла, не выдержавшая молчания.

– Справедливость есть награда сама по себе, – произнесла она саркастическим тоном. – Я совсем было забыла об этом.

– Совершенно верно, сеньорита, – холодно поддакнул я.

– Жители Гертруденберга в настоящее время воодушевлены только чувствами удивления и признательности к вам, – серьезно и деловито вмешался ее отец. – И в своем подчинении вашим желаниям они проявят лишний раз эти чувства.

– Благодарю вас, – отвечал я. – Так будет лучше для всех нас. А затем извините меня, если я сегодня покину вас раньше, чем мне хотелось бы. До наступления ночи мое время принадлежит другим. Позвольте мне поднять бокал за здоровье мадемуазель де Бреголль. Пусть лучшие дни заставят ее забыть все то, что было!

– Благодарю вас, сеньор, но едва ли когда-нибудь я смогу их забыть. Да, пожалуй, и не захочу, – тихо прибавила она.

Наш хозяин снова налил вина.

– А теперь за ваше здоровье, сеньор, – произнес он. – Пусть благополучие не покидает вас за все, что вы сделали сегодня.

– За исполнение ваших сердечных желаний, – вскричала донна Изабелла, поднимая свой бокал. – Я не могу сказать ничего другого. Мы ведь бедные голландские девушки, и наши мысли не могут парить так высоко, как ваше честолюбие.

Мы опорожнили бокалы, и я сказал:

– Теперь я должен идти. Я боюсь, что общество отца Балестера не будет для меня особенно привлекательным после таких собеседниц, но я должен заставить его подписать признание во всех его грехах. Прошу извинения, если потревожу ваш покой ночью – я, вероятно, вернусь должен буду написать еще несколько бумаг, которые отослать завтра утром. Я взглянул на часы:

– Уже десять часов. Отец Бернардо, вероятно, голоден. У него еще ничего во рту не было с утра. Впрочем, пост – превосходное средство для покаяния.

– Если у него были дурные намерения, то я боюсь, что он не сознается, – сказала Марион.

Я рассмеялся:

– Не сознается? Не сознается в этом добром городке Гертруденберг, которым я управляю уже с девяти часов утра? Это невозможно, сеньорита.

Она вдруг побледнела, потом покраснела.

– Могу я обратиться к вам с одной просьбой, сеньор? – спросила она.

Мой ответ прозвучал торжественно:

– Вы можете приказывать мне все, что не противоречит моему долгу и вашим собственным интересам, сеньорита.