Может, тоска заставляет так сходить с ума?! Или чувство вины не дает жить спокойно? Возможно, и то, и другое. Возможно, до этого он не замечал всего по молодости и желанию наладить свою жизнь. А сейчас, когда жизнь уже сложилась, да и возраст берет свое, мысленно возвращается в прошлое и корит себя за содеянные ошибки. Хотя он и не желает, открыто признавать это, но душу обмануть невозможно.

С самого начала он поступил неправильно. Никому ничего не сказав, уехал за границу. Да и время тогда было такое, что об этом нельзя было громко говорить. Хотя была же возможность раскрыть свой секрет самым близким. Но Халиль не сделал этого. И потом не подал никакой весточки. Сначала боялся навредить семье, усложнить их жизнь, а потом уже чувствовал себя неловко. Его давно уже, наверное, вычеркнули из списка живых. Смирились с его потерей. Поэтому думал, что не стоит ворошить старое.

Конечно, его внезапное исчезновение не могло повернуть жизнь семьи в худшую сторону. Что ни говори, он у родителей не единственный, чтобы позаботиться о них в старости, у Халиля на родине осталось еще три брата. В этом плане душа у него спокойна, но…

Сойдя с катера, он пошел по забитой машинами и людьми улице. Не думал, вроде, ни о чем. Только в душе какая-то пустота. Дойдя до конца Бродвея, остановился, оглянулся по сторонам. Остановил взор на убогой церкви. В первые дни за границей единственным знакомым местом была церковь. Их было много и в Казани. Не потому ли, всегда, когда проходил мимо нее, душу охватывало какое-то смутное чувство. Тогда ему казалось, что он никуда не уехал, а просто ходит по улицам Казани. Сейчас такого ощущения не было. Он уже привык к жизни здесь. Но, все же, проходя по улицам, мечтал, чтобы хоть раз встретить кого-либо, говорящего на татарском языке. Вот уже пять лет эта мысль живет в его душе неосуществимой мечтой. Однажды ему даже показалось, что у магазина он услышал, как две женщины говорили по-татарски. Речь была настолько знакомой и родной. Но оказалось, что это были турчанки. И все же было приятно. А в другой раз вздрогнул от голоса мужчины, кричащего на татарском языке:

– Унбер алла! Унбер алла!4

– Каких одиннадцать богов! Бог ведь один! – подумал он, слушая знакомые звуки. А когда подошел поближе и увидел старика – пакистанца, продающего дешевые зонтики, чуть не чертыхнулся:

– Umbrella! Umbrella!5

И таких разочарований было немало. Поэтому и мечта услышать родную речь стала казаться неосуществимой. Денег у него было достаточно. Иногда он даже был уверен, что, если встретит на улице человека, говорящего на татарском языке, без всякого сомнения, выпишет ему чек. «Соглашусь на все, что пожелает этот человек», – решил Халиль позднее, когда понял, как далека от осуществления его мечта. Но такой человек ему не встретился. Конечно, татар здесь было немало. Они хорошо знали друг друга, частенько встречались. В такие моменты говорили по-татарски. Но это не считалось. Встреча на улице – совсем другое дело.

Сейчас он хорошо начал понимать то, к чему в начале относился снисходительно. Первый встретившийся ему татарин был Габдулла Хамит. Попав в плен во время Великой Отечественной войны, не желая гнить в сталинских тюрьмах, он жил сначала в Западной Германии, затем переехал в Америку. Этот старик показался Халилю очень интересным человеком. Он не мог слушать татарские песни спокойно, без слез. Об истории татар, их искусстве, литературе мог говорить часами. Иногда казалось, что его, кроме этого, больше ничто по-настоящему и не волнует. Он заказывал знакомым, которые часто ездили в Казань, книги и любил читать их вслух. Читал не стихи. Если были бы стихи, еще было бы понятно. Но это были не стихи. Он вслух читал прозу. И всегда при этом плакал. Именно это и удивляло Халиля. Как можно вслух читать прозу?! И как при этом можно плакать?! Странно! А сейчас начал понимать: на Габдуллу бабая действовали не только события и герои, но и звучание родной речи, ее мелодичность и красота. Тогда мистеру Хамиту было восемьдесят лет. А сколько лет Халилю? Если так пойдет и дальше, то он станет таким же, как Габдулла бабай.