– Знаешь, Смолин, – теплые руки Маринки обвили мою шею, а ее подбородок уперся в мой затылок. – Иногда мне кажется, что мы с тобой почти семья, только двадцать лет спустя после бракосочетания. Плотского нет, но есть духовное. Я иногда даже думаю, что коли до тридцати пяти я не выйду замуж и не сложу на очередном редакционном задании свою шальную и очень-очень красивую голову, то женю тебя на себе. Почему нет? Ты добрый, мягкий и покладистый, будешь славным мужем и хорошим отцом. Гречка вон у тебя всегда есть, и рис. Карьеру, может, в своем банке сделаешь, станешь меня обеспечивать сумочками «Луи Витон» и блескучими цацками с камушками от Сваровски.

Она отпила кофе, после вытянула сигарету из пачки и щелкнула зажигалкой.

– Мое мнение о данных планах на грядущее учитываться будет? – заранее зная ответ, поинтересовался я, вставая и направляясь к окну, чтобы открыть форточку.

– Не-а, – отмахнулась соседка. – Я ловкая, хитрая и пронырливая. Я сначала от тебя забеременею, а после поставлю перед фактом. Если же ты начнешь отпираться, то подниму на свою защиту общественность.

– Не поднимешь, – вдохнул я сырой осенний воздух, хлынувший в кухню. – Нет тебе веры теперь. Дворничиха Фарида – и та не поверит.

– Это да, – признала Маринка. – Недавно она меня встретила у подъезда и презрительно так говорит: «Гулял много, куриль, мужик водиль, ребенок потеряль! Глупий ты, правильно Сашка тебя бросаль!».

– Вот! – поднял указательный палец вверх я. – Люди правду видят.

– Ну и хрен с тобой, – выпустила дым соседка. – Была бы честь предложена. Тем более что в последнее время ты, Смолин, стал каким-то не таким. Раньше ты был как таблица умножения – понятным, несложным и записанным на любой обложке любой тетради в клеточку. А теперь вокруг тебя слишком много непонятного и неправильного. Как журналисту мне это интересно, а как женщине – не очень. Вот скажи – что это была за деревня, куда мы с тобой в июле ездили? Что за страсти творились ночью на поляне в лесу? Да бог с ней, с поляной. Что тогда на кладбище произошло? Ну в конце августа. Почему я тут помню, а тут не помню? Я ведь точно знаю, что ты в курсе всей той истории.

– Да откуда? – мягко произнес я. – Просто пришел тебя поддержать. Так сказать – «мысленно вместе».

– Подобную хренотень впаривай первокурсницам из любого института. Они вообще верят во все, даже в любовь до гроба, по крайней мере до тех пор, пока две полоски на тесте не увидят. – Маринка стряхнула пепел с сигареты. – Что за отдел 15-К такой? Почему Стас при упоминании о тебе начинает юлить и пытаться перевести разговор в другую плоскость? Да черт с ней, с другой плоскостью. Почему тот же Стас про тебя знает больше, чем я, твой самый верный друг, почти родственница? Почему Севастьянов настоятельно советовал мне во всю эту историю не лезть? Севастьянов, криминальный журналист от бога, у которого инстинкт самосохранения отключили еще в материнской утробе. Очень много «почему». А ответов нет. Только смазанные воспоминания о том, что мне несколько раз было очень страшно.

– Севастьянов твой умный парень, – снова глубоко вдохнул я, так и не поворачиваясь к Маринке лицом. – Он просто не хочет, чтобы тебе снова было очень страшно.

– Интерес к непонятному для меня всегда был приоритетней страха, – топнула босой ногой по полу Маринка. – Он у меня развит сильнее. И потому я хочу, чтобы ты мне все рассказал. Все, от начала до конца. Сашка, я все равно с тебя не слезу!

– Ну ты на меня еще и не забиралась ни разу, – заметил я, раздумывая, как правильно поступить в данной ситуации.