– Ага, Олег Александрович! Не удержались?

– Так и знал, что ты придешь!

– Где шампанское, там и Риневич!

– Добро пожаловать на наш пикник!

Олег Александрович улыбнулся приветствовавшим его бизнесменам, многих из которых он знал еще со времен своей молодости, развел руками и весело ответил:

– Ну, ребята, куда же я без вас!

Проворный официант-разносчик тут же подскочил к нему со своим серебряным подносом. Риневич взял с подноса фужер с шампанским, тут же с кем-то чокнулся «за процветание России», отхлебнул шампанское и, продолжая улыбаться, пробежал взглядом по залу, явно кого-то выискивая. Взгляд Олега Александровича остановился на Боровском, и на щеках его выступил легкий румянец.

Мгновение поколебавшись, он извинился перед своими собеседниками и медленно двинулся к Боровскому, держа в руке фужер с шампанским.

Если бы Риневич обернулся, он бы увидел, каким встревоженным взглядом провожает его Иван Сергеевич Беглов, прижатый к стене толстяком Семеновым, который что-то с жаром ему доказывал. Возможно, этот взгляд остановил бы Риневича или хотя бы задержал его. Но Олег Александрович не обернулся. Он по-прежнему шел к Боровскому; причем румянец на его щеках стал гуще, а серо-голубые глаза заблестели каким-то особым блеском, в котором было и смущение, и лукавство, и дерзость, и еще много чего, о чем присутствовавшие в зале гости не могли даже догадываться.

Иван Сергеевич Беглов, интуиции которого мог бы позавидовать самый лучший сыщик, сделал последнюю попытку отстранить от себя Семенова, сказав ему:

– Ну, брат, ты меня совсем придавил. Пойдем-ка с тобой к барной стойке, там и поговорим как следует.

Но толстяк был слишком увлечен изложением своего бизнес-проекта, чтобы обратить внимание на реплику Беглова.

Тем временем Риневич подошел к Боровскому и, остановившись в шаге от него, громко и с улыбкой произнес:

– Геня, здравствуй! А ты почему один? Не нашел себе достойную компанию?

Боровский медленно повернул голову и уставился на Риневича таким взглядом, словно увидел перед собой покойника. На его щеках сквозь смуглость кожи проступила бледность. Красные губы дрогнули. Но Риневич, казалось, не замечал случившейся с другом метаморфозы.

– А где твоя благоверная? – весело продолжил он, окидывая взглядом зал.

– Ее нет, – ответил Боровский тихим и каким-то сиплым голосом.

– Вот как? – поднял белесые брови Риневич. – Никак поссорились? Ну ничего, Геня, не грусти, помиритесь еще. Какие ваши годы. За вас!

Риневич отсалютовал другу фужером с шампанским, затем запрокинул голову и вылил шампанское в рот. Потом достал из кармана платок, промокнул губы и весело посмотрел на Генриха Игоревича.

И тут с Боровским случилась еще одна метаморфоза. Его красивое и упитанное лицо вдруг осунулось, словно он разом, в один миг, похудел килограммов на десять. Бледность, покрывавшая щеки, разлилась по всему лицу. Боровский нахмурил черные брови, отчего поперек его переносицы прорезалась глубокая резкая морщина, и быстрым движением сунул руку во внутренний карман пиджака.

Риневич проследил за его движением и тоже побледнел.

В тот момент, когда Боровский достал руку из кармана, на губах Риневича все еще играла улыбка. Он не перестал улыбаться, даже когда увидел в судорожно сжатых пальцах Боровского маленький блестящий пистолет, направленный дулом прямо ему в живот. Он лишь легонько приподнял брови и спросил с прежней веселостью:

– Пистолет? А это для кого?

– Для тебя, – ответил Боровский. – Сейчас ты умрешь, и я хочу, чтобы ты это осознал.

– Осознал? – удивленно переспросил Риневич. – Осознал что?