Председатель увидел рябое лицо Дантона, протискивавшегося к высокой, крепкой деревянной трибуне.

– Внимание, Дантон просит слова! – выкрикнул кто-то из зала.

Магия имени старого кордельера сделала свое дело. Все в один миг замолчали и уставились на льва революции, уставшего льва, желавшего вернуться в свою постель, будучи уверенным в завтрашнем дне. Но этот день все не наступал, будто четырнадцатое июля никогда не прекращалось с заходом солнца.

Дантон взошел на великое место, где произносились великие речи. Окинув всех грозным взглядом, тряся своей рассеченной губой, он выпалил, не щадя свою глотку, обладающую высоким тембром от природы:

– Мне неясно, кто из вас патриот?

Он помолчал.

– Мне неясно, ради чего мы устраиваем позор на всю страну. Теперь Вандея и пруссаки не видят веских причин оставить нас в покое, они просто не видят в нас государей! Только сплошную вошь, которая ворошится от каждого прикосновения! Посмотрите на себя, вы зашли так далеко, что не хватит воздуха вдохнуть в этом зале, своими зловонными парами уничтожаете здесь свободу!

Пока голос Дантона высился над головами, остальные депутаты расселись по местам и уставшими глазами следили за трибуном.

– Откуда у вас столько злости? – повысил тон Дантон, будто обращался к своим детям. – Вы не видите в соотечественниках благодетелей, только врагов! Остановитесь и исправьте вместе свои ошибки! Да-да, дорогие Робеспьер и Бриссо, вы тоже не без греха! Ты, Бриссо, позволил нашему слабому оружию подняться над сильными государствами, а ты, Робеспьер, проявил недостаточно энергии, чтобы прекратить войну, раз уж народ единым фронтом пошел на Бельгию, где случилась позорнейшая катастрофа! Но вы оба – патриоты. Вы вместе строили республику! А теперь грызетесь, как настоящие крысы за жалкий кусок хлеба! Да, сейчас Франция выглядит как кусок прогнившего хлеба с вандейцами, пруссаками и предателями! Встаньте, пожмите друг другу руки и посейте новые ростки союза!

Дантону аплодировали стоя. Оба врага подошли друг к другу и пожали руки. Но Дантон понимал, что это будет длиться лишь несколько дней. Дело не в Робеспьере или в Бриссо, а в Марате, который взбаламутил весь Париж и построил Комитет восстания против жиронды.

Энергия трибуна иссякла. Он стал медленно спускаться со ступенек и желал бы покинуть Конвент, но его вынесли на руках.

«Как же все жалко выглядит», – подумал он.

В чем-то он оказался прав. Когда-то братские сцены выглядели пафосно и лирично, и вполне возможно, что художники, изображающие их, ничуть не искажали картины событий.

Дантона терзало и другое обстоятельство. Все меньше становилось настоящих революционеров, которые и устроили это все! Где же Барнав, Дюпор, братья Ламеты, которые первыми возглавили Учредительное собрание? Куда пропал Мирабо, который пытался остановить революцию на нужном месте и оттуда строить конституционную монархию? Где же воинственный Лафайет, который на самом деле не хотел стрелять в свой народ на Марсовом поле? Где они?

Лафайет сбежал со своей свитой офицеров в лагерь австрийцев, Мирабо скончался от продолжительной болезни, а этот триумвират растворился, будто его никогда не существовало. Революция пожирала своих детей – на улицах, руками врагов; болезнями, терзавшими в постели целыми сутками; на фронте, где любая пуля поцелует солдата. И кто же остался? Жирондисты и якобинцы! Остальное – новоявленные недоросли, которые толком не знали, что творилось до этого. И когда они встанут на место погибших, настоящих революционеров, то страна подвергнется настоящим изменениям. Никакой революции и не было.