Он выглядел суровым и требовательным, но был при этом немного смешон в своем цыганском плаще и шляпе. Фредерик усмехнулся:

– Ну что ж, прекрасно. Если вы так ставите вопрос, я согласен. Но вашим телохранителем я не буду, имейте в виду. Если этот парень вздумает проткнуть вас шпагой, я, насвистывая, отвернусь к окну. Драк с меня уже хватит.

Он потер нос, сломанный во время схватки шесть лет назад на пустынной верфи в Уоппинге – схватки, из которой ему все же удалось выйти живым.

– Так, значит, вы придете? – сказал Макиннон.

– Да. Но скажите мне, что я должен делать. Вы хотите, чтобы я был, так сказать, вашим ассистентом на сцене – или?..

Выражение лица Макиннона сказало Фредерику, что думает маг об этой идее. Взамен он протянул пригласительный билет.

– Вы покажете это швейцару, заплатите свои пять гиней и войдете с другими гостями, – сказал он. – Разумеется, вечерний костюм… Вы просто… просто осмотритесь. Понаблюдайте за гостями. Устройтесь так, чтобы я мог легко вас увидеть. Я найду способ дать вам знать, кто он, если он там будет. Я не знаю, явится он или нет. Но если вы его увидите, выясните, кто он такой, – впрочем, не мне вас учить, что делать.

– Выглядит все достаточно несложно, – сказал Фредерик. – Тут только одна ошибка: пять гиней, которые я там заплачу, будут ваши, а не мои.

– Само собой, – нетерпеливо ответил Макиннон. – Это понятно. Словом, вы там будете. Я полагаюсь на вас.

Если вы зайдете в студию на Бёртон-стрит и пожелаете сняться для портрета, фотографировать вас будет, вероятней всего, смуглый, крепкого телосложения молодой мужчина, Чарльз Бертрам, которого Вебстер Гарланд ценил очень высоко. Чарльз обладал воображением, был прекрасным фотографом, и портреты, им выполненные, передавали движение, атмосферу реальной жизни. Чарльз Бертрам, со своей стороны, как и Салли, имел вескую причину ценить непринужденную богемную демократию Гарландов: дело в том, что его отец был бароном и сам он соответственно имел титул достопочтенного, так что был обречен навсегда остаться аристократом-дилетантом – если бы не встретился с Вебстером. Но в обществе художников и мастеров своего дела ценились только способности, а у Чарльза Бертрама их было предостаточно. Таким образом, он нашел свое место в почтенной компании Джима, рабочего сцены, Фредерика, детектива, Вебстера, гения, и – иногда – Салли, консультанта по финансовым вопросам.

Конечно, он трудился здесь вовсе не ради практики, дабы стать профессиональным фотографом. Делать портреты за два шиллинга и шесть пенсов – для достопочтенного не слишком высокая цель. Он и Вебстер работали над идеей, куда более амбициозной: они мечтали ни много ни мало запечатлеть на фотографической пластинке движение как таковое. Чарльз вложил в дело некоторое количество своих денег, и они построили во дворе за магазином более просторную студию, готовясь к тому времени, когда их эксперименты потребуют больше места. А пока Чарльз помогал Гарландам и в магазине, и в любых, самых разнообразных делах, как только они возникали, – в это утро, например, он вставлял новый объектив в главную студийную фотокамеру.

Фредерик сидел на кухне, наскоро записывал свои соображения о Макинноне и Нелли Бад и раздумывал о том, действительно ли эти два случая связаны между собой, как подозревал Джим; вдруг Чарльз просунул голову в дверь и окликнул его:

– Фред!

– Привет, Чарли! Ты что-нибудь знаешь о спиритизме?

– Слава богу, нет. Послушай, ты не поможешь мне с новым объективом? Кто-нибудь должен там встать напротив и…

– С удовольствием. А потом и ты можешь кое-что сделать для меня, – сказал Фредерик, идя вместе с ним в захламленную, с тяжелыми портьерами комнату, которая служила студией.