Эта история в основном совпадала с той, что рассказывала мне Изабо, но в ее версии говорилось о глубокой любви и общем горе. От Мэтью я слышала лишь о глубокой печали и невосполнимой потере.

– Но затем у вас родился Люка.

– Да. После нескольких лет, иссушавших ей душу, я подарил ей Люка. – Он снова замолчал.

– Мэтью, ты тогда ничего не мог сделать. Это был шестой век. Тогда не умели бороться с эпидемиями. У тебя не было знаний, чтобы спасти жену и сына.

– Я мог бы попросту прекратить близость с ней. Тогда бы не было и потери! – воскликнул Мэтью. – Она не смела сказать мне «нет», однако по ее глазам было видно, что она отдается с какой-то неохотой. Я всякий раз обещал ей, что теперь она выносит и родит. Я бы отдал что угодно…

Меня больно задевало, что Мэтью до сих пор так привязан к умершим жене и сыну. Их неприкаянные души не могли оставить эту церковь, но, что еще хуже, они не оставляли в покое самого Мэтью. Но теперь я хотя бы знала причину, почему он уклоняется от близости со мной. Он столько веков носил в себе горе и чувство вины. Возможно, со временем я ослаблю власть мертвой Бланки над Мэтью. Я встала и подошла к нему. Мэтью вздрогнул, почувствовал на плече мои пальцы.

– Это еще не все, – сказал он, и я застыла. – Я пытался расстаться с жизнью. Но Бог не захотел ее принять. – Мэтью смотрел на борозды в камне, а затем поднял голову. – Недели напролет я только и думал о том, чтобы соединиться с Люка и Бланкой. Одно меня останавливало. Я боялся, что не попаду в рай, где теперь находились жена и сын. За мои грехи Бог непременно низринет меня в ад, – сухим, будничным тоном произнес Мэтью. – Тогда я обратился за советом к одной жительнице деревни. Она решила, что я одержим бесами и из-за меня души Бланки и Люка тоже привязаны к этому месту. В один из дней я поднялся на леса, глянул вниз и подумал, что души моих близких заперты под каменной толщей. Если я упаду на место их погребения, Богу не останется иного выбора, как освободить их. Или же – позволить мне соединиться с ними.

Это была ущербная логика средневекового человека, дошедшего до крайнего отчаяния. Блестящий ученый Мэтью де Клермон так рассуждать не мог.

– Я испытывал чудовищную усталость, – продолжал Мэтью. – Но Господь не желал даровать мне сон. Особенно после того, что я сделал. За мои грехи Бог отдал меня существу нечеловеческой природы, и та превратила меня в себе подобного. В того, кто не может ни жить, ни умереть, ни даже обрести недолгий покой во сне. Все, что я могу, – это помнить.

Мэтью и сейчас испытывал чудовищную усталость. Его тело сделалось совсем холодным, гораздо холоднее окружающего воздуха. Сара наверняка знала заклинание, способное помочь Мэтью. Я могла лишь прижать его окоченевшее тело к себе и немного поделиться своим теплом.

– С тех пор Филипп меня презирает. Он считает меня слабым. Чересчур слабым, чтобы жениться на такой, как ты.

Наконец-то я узнала, откуда в Мэтью чувство, будто он меня недостоин.

– Нет! – резко возразила я. – Отец любит тебя.

За короткое время нашего пребывания в Сет-Туре я увидела целую гамму чувств, проявленных Филиппом по отношению к сыну, но там не было и намека на презрение.

– Храбрые мужчины не кончают жизнь самоубийством. Только в редких случаях, на поле боя, чтобы не попасть в плен к врагу. Это он сказал Изабо вскоре после моего превращения в вампира. Филипп заявил, что мне недостает смелости быть манжасаном. При первой же возможности он отправил меня на войну, сказав: «Если ты решил окончить жизнь, то пусть хотя бы твоя смерть послужит более высокой цели, чем жалость к себе». Я навсегда запомнил эти слова.