– Я не жалюсь. Худая баба по худом муже. Муж мой худой. Одна оскома от него. А ты вон хорошо средился. Чать не бедствуешь.

Матвей остановился, повернулся к бабе.

– На всё божий промысел.

– Батюшки! – заохала баба. – Ты незрячий буде.

– Луша, иду я исполнять послушания в монастырь. Молится стану за тебя, за дочь твою и худого мужа твоего.

Бедная крестьянка удивилась:

– Имя моё знамо откуда?

– Я всегда знаю, кто говорит со мной. Бог кладёт на ум мой.

– Святой, чё ли?

– Иди с Богом, пса забери. Польза будет тебе, – произнёс очень мягко.

Как будто ощущал, что пёс сообразительный, так и продолжал сидеть на задних лапах возле ног бабы.

– Хотела жениха для дочи, а получила собацю, кабеля… – услышал в спину Матвей.

– Береги тебя Господь!

Почувствовав, что Луша отошла, остановился довольный.

До него доносился разноголосый гомон человеческой речи. Богомольцы то ли возвращалась обратно, то ли направлялись к монастырю.

Матвей знал: накануне Великого праздника в храмах прошло Всенощное бдение, а вот в народе ночь бесчинства. День как всегда начинался со звона колокола, и братия приступала к утренней молитве, ведь для монаха молитва – вода живая, прохлада, в зной утешение.

Охваченный размышлениями Матвей невольно почувствовал облегчение. Вот-вот должен дойти до ворот монастыря, а тут немного закружилась голова. Он внутренним чувством видел чью-то тревогу. Неподалёку от обочины стояла старушка, будто кого-то ожидала. Она с беспокойством поглядела на молодого мужика. Старушка, не в силах была более сдерживаться, подошла и взяла его под руку, в которой он держал картуз.

– Сынок, ты, оказывается, незрячий, как в такое путевое беспокойство вышел? Помощь я окажу и до ворот доведу, – молвила ласково, по-матерински.

– Матвеем меня зовут. Однако ж мой батюшка и матушка помогли, запрягли лошадь. Дальше просил сам, ходом.

– Как же обратно? – вопросительно похлопала по руке.

– В обитель буду проситься…

– Горько им ищущему иночество отказывать. Примут. Преподобный Отец Нифонт настоятель здесь. За Литургией в Никольской церкови рукоположён в сан Архимандрита. Теперь ему поклонишься и благословения станешь просить. Он из Глинской Богородицкой пустыни прибыл сюда давненько, лет так уж будет как двадцать. А мы с ним в аккурат по семьдесят шесть годов от роду, – объясняла неторопливо старушка благоговейным тоном.

– Матушка, откуда всё ведомо? Кем будешь?

– Дочь я купеческая. Отсюда, из города. Певчая в нашей Покровской церковке. Грамотная, училась в трехлетке женской. Муж помер рано, пил много, с кулаками бросался да за косы таскал, царство ему небесное. – Вздохнула глубоко. – А вот отец мой хоть и старый, а живой, и слава Богу. Делами его брат младший ведает. А Отец Нифонт в нашу церкву проповедь приходит читать иногда…

– Слыхал я – монастырь немалый …

– Верно слыхал. Тут колокольня аж в двадцать шесть сажень в вышину. Далеко её видать. Сегодня монастырь битком, а при входе в самую колокольню давка давеча была. Не пробиться.

– Видно, красивая колокольня, – промолвил Матвей, и лицо впервые за день растеклось в умилении.

– Красивая, – сердечно ответила старушка. – Слыхал про нашу купчиху Пелагею Минину? Завод колокольный имеет. Колокола на наших церквах от купчихи Пелагеи. – Очевидно, старушка гордилась землячкой. – А вот обитель открыли по утверждению самого императора, аж в тысяча восемьсот пятьдесят третьем.

– Вот совпадение-то! – обрадовано воскликнул Матвей. – Однако ж, и я тогда народился.

Старушка сжала руку Матвея, шёпотом произнесла:

– Ну, вот за разговором и дошли. Пойдёшь по дорожке, выложенной из кирпича красного и белого. У них тут хозяйство крепкое, кирпичеделательное заведение имеется. Дойдёшь прямо к церкови. На паперти посидишь, отдохнёшь. Прихожане скоро покинут обитель, после кто-нибудь из братии тебя и заметит.