– На нашем ярусе сейчас восемь, шатлена.

– Можно подумать, что обычно бывает и больше!

– Нет, шатлена, их крайне редко бывает более четырех.

– И долго ли мне придется оставаться здесь? – спросила Марселлина.

– Нет, госпожа. Надолго задерживаются лишь немногие.

– Меня, видишь ли, вот-вот освободят, – с какой-то нездоровой серьезностью в голосе сказала Текла. – Севериан знает об этом.

Новая клиентка разглядывала Теклу с возрастающим интересом, насколько позволяло окошко.

– Тебя в самом деле освободят, шатлена?

– Он знает. Он отослал для меня письма – ведь так, Севериан? Пройдет несколько дней, и я распрощаюсь с ним. Он – в своем роде очень милый мальчуган.

– Теперь ты должна идти в камеру, госпожа, – сказал я. – Можете продолжать беседу, если желаете.

После раздачи клиентам ужина меня сменили. Дротт, встретив меня на лестнице, сказал, что мне стоило бы пойти прилечь.

– Это все из-за маски, – возразил я. – Ты еще не привык видеть меня в ней.

– Я вижу твои глаза, и этого достаточно. Разве ты не можешь узнать по глазам любого из братьев и сказать, зол ли он или же в шутливом настроении? Ты уже должен идти спать.

Я объяснил, что прежде должен сделать еще кое-что, и отправился в кабинет мастера Гюрло. Как я и надеялся, его не оказалось на месте, а среди бумаг на столе лежал – не могу объяснить отчего, но я был уверен, что найду его там, – приказ о применении к шатлене Текле пытки.

После этого я уже не мог просто лечь и заснуть. Я направился (в последний раз, хоть и не знал этого тогда) к мавзолею, где играл мальчишкой. Саркофаг моего старого экзультанта совсем потускнел, сухих листьев на полу поприбавилось, но в остальном ничего не изменилось. Однажды я рассказывал Текле об этом месте и теперь представил себе, что она – со мной; будто я устроил ей побег, пообещав, что здесь ее никто не найдет, а я буду приносить ей еду и, когда минует опасность, помогу уплыть на купеческой дау вниз по течению, к дельте Гьёлля, к морскому побережью.

Да, будь я героем наподобие тех, о которых мы вместе читали в старинных романах, – освободил бы ее в тот же вечер, одолев или подпоив чем-нибудь братьев, стоящих на страже. Увы, я не был героем старинного романа, да и ни снотворного, ни оружия серьезнее украденного с кухни ножа под рукой не имел.

И если уж быть до конца честным, между моим сокровеннейшим «я» и этим отчаянным поступком стояли слова, сказанные ею в то утро – первое после моего возвышения. Шатлена Текла назвала меня «очень милым в своем роде мальчуганом», и какая-то уже созревшая часть моего естества сознавала, что я, даже преуспев в столь отчаянном предприятии, все равно останусь для нее всего лишь «очень милым в своем роде мальчуганом». В те времена подобные вещи для меня значили многое.

На следующее утро мастер Гюрло назначил меня ассистировать при исполнении процедуры. Третьим с нами пошел Рох.

Я отпер ее камеру. Вначале она не понимала, зачем мы явились, и даже спросила, не допущен ли к ней посетитель и не освобождают ли ее наконец, но к тому времени, как мы добрались до места назначения, поняла все.

Многие мужчины в этот момент теряли сознание, но она устояла. Мастер Гюрло любезно осведомился, не желает ли шатлена получить объяснения относительно разнообразных механизмов, находившихся в комнате для допросов.

– То есть тех, которые будут применены ко мне?

– Нет, нет, зачем же! Я говорю обо всех тех любопытных машинах, которые мы увидим по пути. Некоторые изрядно устарели, а большую часть вообще вряд ли когда-либо использовали.

Прежде чем дать ответ, Текла огляделась вокруг. Комната для допросов – наше рабочее помещение – не поделена на камеры. Это довольно обширный зал, потолок коего подпирают, точно колонны, трубы древних двигателей, а пол загроможден принадлежностями нашего ремесла.