– Чтобы тебе было действительно интересно это дело… На стволе твои отпечатки – не добудешь, что я сказал, тебя закроют за моё убийство, – и немедленно выстрелил.
Я оторопел. Я ждал чего угодно, но не подставной смерти с бредовым шантажом ради принуждения к дебильному поиску ответа на незаданный вопрос. Жесть забытой музыки дочери Гундмунда ворвалась в окно. Армия Меня. Деформированный бас причудливыми бетонными пассами проникал в аккуратную атмосферу необычности, так тщательно созданную Сэмом. И стих в один момент, растянувшийся в вечности.
Нагрянула новая тишина, в этот раз – тишина сознания, я слышал, как капает вода на кухне, как еле слышно жужжит кондиционер за занавеской (пох-пох), как стучит взволнованно моё сердце. В этой тишине отсутствовал лишь звук дыхания Сэма, столь шумный ранее.
Воняла потушенная сигара. И снова её запах помог мне вернуться в обыденную реальность.
Пальцы разжались, и лист выпал на ковёр. Я поднял его – номер телефона и имя – и торопливо покинул квартиру. Тяжёлая входная дверь создала непредвиденную трудность – я никак не мог вынуть никелированный замочек на почему-то чёрной чугунной цепочке, потом долго толкал дверь, вместо того чтобы тянуть на себя…
Наконец я в коридоре. Долгий путь к лифту. Сильно кружилась голова, я боялся потерять сознание, мир кусачим ритмом брейкбита крутился вокруг меня, розово-багровые цвета лампочек, встроенных в стальные кнопки управления, пронзали разум своим полыхающим непостоянством. Японские фильмы ужасов… манго… сериалы о сексе с большим городом…
Долгая дорога вниз. Цифры номера на мятом листке. Отчество, без имени и фамилии. Михалыч. 220-20-20. «Прикольный номер», – подумал я, и Красные Глаза с сетками лопнувших сосудов перестали глядеть на меня: дверь открылась – холл.
Я вышел из квартиры Сэма через 202 минуты. Медленный лифт, мятый пидор Паша, тоскливо отметивший время моего ухода в журнале посещений, рваный новогодний город.
Вышел наружу, снег на голову, мокрые следы на асфальте, убегающие тени в полночь, отчаянное желание рыдать от тоски, потерянные билеты в кармане, поезд стынет вечером на вокзале, тривиальные вещи дней моих прекрасных… безмолвная суета проводного телефона, душеприказчик Михалыч, приехавший на стрелку в доисторическом и таком смешном стосороковом мерсе, говорил об ответственности перед Сэмом, о благородстве заказа, о тишине. Только не слышал он заупокойного трека от доброй исландской старушки, не понимал моей нелюбви к жужжанию кондиционеров…
– Ну что, Кот… Будем разговаривать о деталях? – строго спросил Михалыч, аккуратно тронув меня твёрдым предметом под столом. Недвусмысленное касание. – Только попробуй дернуться, сука…
Странное решение
Встреча кабинета министров в тёмном третьем подъезде тридцатого дома по улице Большой Городской седьмого микрорайона. Пахло борщом и старыми сигаретами из залитой краской и слюной разорванной пополам жестяной банки из-под отечественной газировки. Стояли нюхали воздух. Кто-то сопел. Кто-то покашливал. Решали. Надо было уже ехать, но ещё не всё собрали. Не хватало. Нервничали.
Несколькими этажами выше скрипнула дверь, выпустив в подъезд пучок жёлтого света из коридора и Тамару Васильевну.
Тамара Васильевна, нарядившаяся в этот вечер сутулой старушкой с обвислыми волосатыми щеками, отправилась погулять собаку. Она тщательно закрыла свет в квартире и, убедившись, что в подъезде снова темно, стала осторожно, ступенька за ступенькой, спускаться.
Несколькими этажами и минутами ниже случилось неминуемое столкновение собравшихся и Тамары Васильевны.