– Но ведь они забрали Эндера?

– Когда они его забрали, было уже слишком поздно. Поздно было растить Питера и Валентину в нашей вере. Если не научишь ребенка, пока он еще маленький, в глубине души у него веры не будет. Приходится надеяться, что он придет к вере позже, сам. От родителей вера может прийти, только если начать в самом раннем детстве.

– Внушать детям веру?

– Это и есть роль родителей. Внушать детям те ценности, по которым ты хочешь, чтобы они жили. Так называемые интеллектуалы без малейших угрызений совести внушают в школах нашим детям свои глупости.

– Я ничего плохого не хотел сказать.

– И все же выбирал слова, подразумевающие осуждение.

– Извините, – сказал Боб.

– Ты все же еще ребенок. Как бы ты ни был талантлив, приходится воспринимать позиции правящего класса. Мне это не нравится, но такова жизнь. Когда они забрали Эндера и мы наконец смогли жить без пристального надзора за каждым словом, которое мы обращали к своим детям, оказалось, что Питер уже полностью прошел обработку школьными глупостями. Он бы ни за что уже не согласился с нашим планом. Он бы нас выдал. А мы бы потеряли его. Так разве мы могли отречься от своего первенца, чтобы родить четвертого ребенка, или пятого, или шестого? Иногда мне кажется, что у Питера совсем нет совести. Мало кто так нуждается в вере в Бога, как Питер, но он не верит.

– Может быть, он бы и так не верил, – сказал Боб.

– Ты его не знаешь, – возразила миссис Виггин. – Он преисполнен гордости. Если бы мы сумели сделать так, чтобы он гордился своей тайной верой, он бы оказался ее доблестным приверженцем. А так… он не верит.

– И вы даже не пытались обратить его в свою веру? – спросил Боб.

– В какую? – спросила миссис Виггин. – Мы всегда думали, что главным предметом споров в нашей семье будет, какой вере учить детей – вере отца или матери. А нам пришлось наблюдать за Питером и искать способ помочь ему найти… достоинство. Нет, даже больше. Целостность. Честь. Мы следили за ним, как Боевая школа следила за ними тремя. От нас потребовалось все наше терпение, чтобы не вмешаться, когда он заставил Валентину стать Демосфеном. Но вскоре мы увидели, что это ее не переменило – благородство ее сердца стало только тверже в борьбе с властью Питера.

– А вы не пытались просто не позволять ему делать то, что он делал?

Она хрипло рассмеялась:

– Вот смотри, ты считаешь, что ты умный. Тебе кто-нибудь мог помешать? А Питер не прошел тесты Боевой школы, потому что был слишком амбициозен, слишком самостоятелен, чтобы выполнять чужие приказы. И ты нам предлагаешь запрещать ему или препятствовать?

– Нет, я понимаю, что этого вы не могли, – сказал Боб. – Но вы совсем ничего не делали?

– Мы учили его как могли, – сказала миссис Виггин. – Разговоры за едой. Мы видели, как он от нас отгораживается, как презирает наши мнения. И еще мешало, что мы изо всех сил старались скрыть, что знаем все написанное от имени Локка: разговоры получались… абстрактными. Скучными. И у нас не было репутации интеллектуалов. За что ему было нас уважать? Но он слышал, что мы думаем. Что такое благородство. Доброта и честь. И то ли он верил нам на каком-то уровне, то ли сам открывал для себя такие вещи, но мы видели, как он растет. Но… если ты спросишь меня, можешь ли ты ему верить, то я не смогу ответить, потому что… В каком смысле верить? Что он поступит так, как ты хочешь? Ни за что. Поступит предсказуемым образом? Смешно надеяться. Но мы видели у него признаки чести. Видели, как он делает вещи очень трудные, и не напоказ, а потому что считал их правильными и верил в то, что делает. Конечно, быть может, он просто поступал так, чтобы Локк выглядел добродетельным и достойным восхищения. Откуда нам знать, если мы его спросить не можем?