Детский сад… Какой-то мальчик в клетчатой рубашке… Он ей нравится, а она ему – нет. Вот и все. Как же его звали-то, это первое Верино увлечение? Кажется, Сашей. А может, и не Сашей… У него коротко стриженные светлые волосы и большие голубые глаза. И вот эта ковбойка в зеленовато-серую клеточку почему-то застряла в памяти. И еще – чувство отверженности, стыда. Пожалуй, об этом тоже лучше никому не рассказывать.

Были еще какие-то бессвязные обрывки, совсем уж сумбур. Время закрыло от Веры первые годы жизни. А вот эта родительская ссора запомнилась ярко и связно. Да, в тот самый год все смотрели телевизор, потому что в Москве была Олимпиада. Вера помнит, как мама смотрела гимнастику, а папа – футбол. Тогда на телевидении и было-то всего два канала, но оба показывали Олимпиаду.

Из-за телевизора родители спорили, даже ругались, но не так страшно. Обоим хотелось смотреть большой цветной телевизор в столовой. Кончалось тем, что папа уходил ужинать к себе в кабинет, где стоял маленький черно-белый. Но самые жуткие ссоры вспыхивали из-за нее, Веры. И – иногда – из-за ее старшей сестры Лены.

– Почему моя дочь должна ходить в Лениных обносках? Я что, мало денег тебе даю?

– Ну не вынашивают дети одежду, вырастают! Нормальное платье, прекрасные туфельки. Пальтишко вот еще очень даже приличное. Все чистое, нигде не порвано. Неужели ж выбрасывать? Обойдется твоя принцесса! Еще спасибо скажет. Я Леночке все самое лучшее покупала!

– Вера ребенок. Ей нужны обновки.

– А я говорю, не барыня, обойдется. Она вполне прилично одета.

– Я ей сам что-нибудь куплю. Вот послезавтра придет в порт «Ленинский комсомол»…

– Вот и отлично. Я Леночке что-нибудь куплю. А Верка твоя обойдется. Мала еще наряжаться – ни рожи, ни задницы. И не спорь со мной! Видеть не могу это отродье!

– Папа, а что такое «отродье»?

– Это плохое слово, дочка. Никогда так не говори.

– А почему мама говорит?

– Забудь. Не думай об этом.

– Папочка, мне ничего не нужно. Не ссорься с ней. Не надо ходить на «Ленинский комсомол»…

Когда мама сердится, глаза у нее становятся как будто кусачие и говорит она кусачими злыми словами.

Мама сердится – мама вечно на нее сердится! – и заставляет Веру проворачивать фарш на котлеты. Вере восемь лет, она во втором классе. У нее нет сил проворачивать жилистое мясо через механическую мясорубку. Ручка то и дело застревает, Вера налегает на нее всем своим весом, но этого, увы, маловато.

– Сколько раз я тебе говорила! Развинти мясорубку, проверь, может, пленки намотались на нож.

Вера покорно разбирает на части мясорубку. Это тоже непросто: мясорубка свинчена крепкой маминой рукой. Но Вера справляется. Ну конечно, пленки намотались на нож. Вера очищает его, заново собирает мясорубку, и все начинается сначала.

Нет, все еще хуже, чем раньше. Вера отчаянным рывком проворачивает ручку, и плохо закрепленная мясорубка вместе с белой эмалированной миской, на дне которой виднеются первые комочки фарша, падает на пол.

– Смотри, что ты наделала! Вот и сиди теперь без ужина!

Мама дает Вере подзатыльник. Вера не плачет: привыкла. И тут в кухню входит папа.

– Не смей бить мою дочь!

– Ничего, папочка, мне не больно.

Папа обнимает ее, она крепко прижимается к нему.

– Почему Вера должна крутить эту проклятую мясорубку? Она еще маленькая, ей не под силу.

– Ничего, пусть привыкает. Должен же кто-то помочь мне по хозяйству! Я ей сколько раз говорила: тряпкой надо завинчивать!

– Иди, доченька, – говорит отец Вере. – Я сам тут разберусь.

Вера выходит из кухни, но ей прекрасно слышно продолжение спора.

– Почему Лена не может тебе помочь? Она же старше, она уже большая.