– Папа, прости меня, – пробормотала Вейра.

Архивариус улыбнулся и потрепал ее по щеке.

– Да что там, малышка. Ты ведь хотела как лучше… Только глупо было все это затевать…

Она сжала его сухую, морщинистую ладонь и расплакалась.

– Поднимайся, женщина, – строго сказал Мильор Лонс, – лорд будет с тобой говорить.

Вейра вздрогнула: голос уже не принадлежал ее отцу. И тут же зажмурилась; после кромешной тьмы даже чадящий факел казался чересчур ярким.

– Вставай же, – незнакомец нетерпеливо потрогал ее носком сапога, – лорд не любит ждать.

– Я… я не могу… – выдохнула Вейра, – пожалуйста…

Она не успела попросить, чтобы ей помогли хотя бы подняться – потому как во мгновение ока сильные руки оторвали ее от холодных камней. Последовал короткий головокружительный полет, и девушка осознала, что теперь висит, переброшенная через чье-то широкое плечо. Щека касалась вороненой кольчуги.

Потом ее несли, очень долго, как показалось Вейре – и постоянно наверх, ближе к свету. Замелькали портьеры из воздушного блестящего шелка, плиты из цветного мрамора, складывающиеся в орнамент, мягкие диваны, гобелены и картины на стенах. Путешествие завершилось не очень удачно – неуклюжим падением на мохнатый ковер. Тот, кто нес Вейру, вновь заговорил, но теперь в голосе слышались почтительные нотки.

– Я могу идти, милорд?

– Да, Юдин. Оставь нас.

Вейра задрожала всем телом. О, слишком хорошо она помнила этот голос… Но в тот миг, конечно же, в нем клокотала ярость. А сейчас – только прохладное равнодушие и усталость. Девушка невольно подтянула к груди колени. Попытаться бежать? Невозможно. Еще никому не удавалось скрыться от лорда Саквейра. К тому же, силы уходили, как вода в иссушенную зноем землю; ее знобило, голова казалась раскаленным, полным огня шаром.

«Я умираю», – вдруг подумала Вейра, – «я слишком больна… и была слишком глупа, не удержав и не образумив Жильера… Да и сама… тоже хороша. Все это было так глупо, с самого начала».

– Поднимайся, – приказал эрг.

Щурясь от яркого света дня, Вейра поглядела на него: Тиорин Элнайр стоял на фоне широкого окна. Он отмыл и копоть, и грязь, сменил обгоревшие лохмотья на белоснежную сорочку и свободные шаровары. В руке переливался гранями тонкий бокал из иххорского стекла, воплощение роскоши и вкуса…

Конец ознакомительного фрагмента.