Кристофер откинулся назад и сцепил руки на затылке.

Он не вполне доволен. Что-то в тексте не стыкуется, а до истечения срока остается всего четыре недели. Он перевел взгляд с монитора на выключенный мобильный телефон. Взял его, взвесил в руке. Связь с миром прервана неделю назад, а количество страниц продолжает оставаться угрожающе маленьким. Работа не идет. Нет драйва.

Хочется столько всего сказать, но слова сидят, как приклеенные, в пространстве, куда он не может добраться. Обычно изоляция от мира ему помогала. Отключая телефоны и не заглядывая в почту, он получал свободу. Чувство независимости. Право беспрепятственно изливать желчь на социальную конструкцию, быть частью которой он сознательно отказался. Но сейчас это не срабатывало. Он чувствовал себя одиноким и отвергнутым. Выпавшим из жизни. Это состояние было совсем не похоже на то, когда он сам выбирал позицию наблюдателя, со стороны взирающего на то, в чем он не участвует и имеет право осуждать с высоты трех лет моральной безукоризненности.

Сейчас он отрезан от всего – и одинок. Может, это как-то связано теми деньгами? Ежемесячно он получал по почте переводы анонимного отправителя, но в этом месяце ничего не пришло. Эти деньги были для него гарантией того, что когда-нибудь он все узнает. Получит приемлемое объяснение и сможет простить. Он закрыл ноутбук и вышел в кухню. Открыл холодильник. Количество полуфабрикатов на полках заметно сократилось, надо бы сходить в магазин. Может, позвонить Есперу? Перекусить с ним на Сконегатан и поговорить немного. Рискуя заболеть цингой, Еспер корпел над своим романом, как он над пьесой. Прошел год с тех пор, как небольшой театр в Кунгсхольмене поставил его первую вещь. Критики назвали ее провокационной. А кто-то сказал: «Сильная». Он принял это за высокую оценку, к тому же на большинстве представлений были аншлаги. Сидя в темноте зрительного зала, он шевелил губами, повторяя слова, произносившиеся на сцене. Он делал это неслышно, но его внутренний голос ликовал. А когда раздавались аплодисменты, в голове его всегда мелькала мысль:

«Если бы меня могли видеть родители».

Теперь театр хочет новую пьесу, и он пообещал предоставить текст через четыре недели. Нужно показать себя с неожиданной стороны, но сохранить свой стиль. Ударить, но закамуфлировать удар, так чтобы его сила обнаружилась не сразу и чтобы лишь спустя какое-то время критики с удивлением обнаружили его последствия. Когда на людей нападают открыто, они защищаются. Это сидит в генах. Однако злость и обида на то, как устроен мир, были настолько сильны, что он с трудом сдерживал себя.

Взяв беспроводной домашний телефон, он набрал номер Еспера. Включить мобильный он пока не решался, потому что тогда колдовство исчезнет наверняка, а ему сегодня обязательно нужно сделать еще хотя бы несколько страниц.

– Это я. Как дела?

– Я в «Нео». Может, заглянешь?

Он колебался недолго.

– Хорошо, буду минут через десять.

Он вышел в прихожую, надел кроссовки, взял спортивную сумку. Зонтик оставил, заметив, что дождь за окном прекратился. Закрыл английский замок и решил спуститься пешком – размяться после недели неподвижности. Спускаясь, держался рукой за перила. И думал, что до него по этим перилам скользило множество рук. Он лишь часть целого. Уже три года именно эта мысль руководила каждым его шагом. Все связано, у каждого своя ответственность, и он понимает, что должен нести свою.

Новая жизнь началась три года назад, когда он, тридцатидвухлетний бармен, стоя за барной стойкой в Оре