И тут же голову мою пронзила резкая боль – точно стрела с примотанной к древку нитью первородной злобы. Она безоговорочно заставила меня вспомнить всё, что мне так хотелось забыть – всю мою боль, весь страх и негодование, полученные от минувшей ночи, всю злобу по отношению к Ямато-старшей… И жар воды вокруг меня вдруг потерял свою недавнюю нежность – он стал колючим и злым, как и весь этот проклятый особняк, как его прошлое, настоящее и будущее.

Не в силах отвести взгляд от иззубренных царапин, я ощутил, как учащается дыхание, и как быстро разгоняется кровь в висках. Секунда, две, три – и меня накрыло волной жестокой дурноты, порождённой головокружением. Мир перед глазами расплылся, утратил прежние очертания, превращаясь в фантасмагорическую пародию на самое себя. И последним, что я успел осознать, оказалась форма порезов на бамбуковой стене – они должны были сложиться в иероглифы. В какую-то надпись. В послание, которое, в конечном итоге, так и не было дописано…

…Не знаю, сколько времени я уже провёл здесь, в кромешной темноте, силясь услышать за журчанием горячего источника приближающиеся шаги и вопли обезумевших людей. Голодные, грязные, теряющие рассудок всё сильнее с каждой секундой – они должны были искать меня. Прямо сейчас. В эту минуту.

Крепко зажмурившись, я припал к бугристой бамбуковой перегородке и попробовал отыскать зазубрины своего прощального сообщения. С каждым разом находить зарубки на стене становилось всё труднее – пальцы мои, покрываясь морщинами от горячей воды, быстро теряли в чувствительности. Казалось, я уже почти полностью потерял ориентацию в пространстве – но какое-то первобытное, звериное чутьё по-прежнему разворачивало меня лицом к выходу из горячих источников – к тому проходу, по которому вскоре должны были пронестись галдящие оравы кровожадных безумцев…

Под раздувшимися подушечками пальцев мне почудилась одна из засечек. Сложно было сказать, являлась ли она одной из тех, над которыми я провёл не меньше получаса, или же мне попался обычный расщеплённый бамбук – времени у меня уже почти не оставалось. И, прислонившись к перегородке, я медленно выудил из-под воды кулак с зажатой в нём рукоятью небольшого фамильного клинка. Изогнутое лезвие блеснуло в свете любопытной луны – и я чуть было не погрузил его обратно, испугавшись ненужного внимания. Однако, напряжение быстро взяло своё: желая занять себя хоть чем-нибудь, отвлечься от своего положения хотя бы на несколько секунд – я притянул церемониальный нож ближе к груди и принялся на ощупь выстукивать палочки порезов, перпендикулярных к найденной полосе. Движения мои явно стали быстрее, чем прежде, и растеряли былую осторожность. Кажется, я даже порезал кончики пальцев – то ли случайным движением лезвия, то ли неровным углом сотворенного иероглифа.

Негромкое постукивание вскоре заполонило всё помещения, и я с ужасом вспомнил – почему именно бросил свою задумку прежде. Память, играющая с моим сознанием в странные игры, услужливо позволила ощутить недавний холодящий страх так, словно я испытывал его впервые – и я, не выдержав стресса, торопливо погрузился под воду.

Моей мольбе о помощи – бессмысленной, жалкой и глупой – не суждено было обрести плоть. И я, проматывая в голове слова известных молитв, лишь укорял себя за испорченную собственность Дома Нагато… Воистину, я оказался никчёмным сыном и жалким наследником. Наверное, мне следовало просто покончить с собой, как того велел закон – в моих руках ведь находилось оружие, и подобная участь была намного лучше той, что готовили мне преследователи, однако…