– На что вы так смотрите? – Она оглянулась через плечо, проследив за направлением его взгляда. – А, вязание… за ним я провожу часы в ожидании его.

– Он выходит к вам из зеркала? – очень тихо спросил Фенвилл.

– Нет. Стекло всегда стоит между нами, хотя порой оно очень тонкое. Как пленка на молоке. Иногда кажется, что оно совсем исчезло, но тогда я понимаю, что сплю, и, конечно же, в конце концов я просыпаюсь. Нет, – сказала она более уверенно, – мне больше ваших советов не требуется. Чует мое сердце, вы далеко не так бескорыстны, как кажется.

– Я предельно бескорыстен.

– Я вообще уже не верю, что это мой отец послал вас.

– Я и не говорил, что это так, – выпалил Фенвилл, тут же посетовав на горячность.

– Вечереет. Вам, наверное, пора идти. – Хозяйка оглянулась кругом.

– Могу ли я навестить вас еще раз, Дорабелла?

– Конечно. Если хотите.

– А завтра?

– А вы хотите?

– Само собой.

– Приходите завтра, что ж. А пока… давайте покажу вам, что успела связать. Я очень долго тружусь над этой вещицей…

Отвращение к той части комнаты, где стояла трость, захлестнуло его с необычайной силой, но все же Фенвилл вынудил себя проследовать за девушкой. Он вступил на высокий пол в эркере, все время держа в поле зрения зловещую трость.

– По-моему, вышел прекрасный узор.

Сосредоточив большую часть своего внимания на совершенно другом предмете, он скосил глаза на вязание – и испугался даже больше, чем прежде. Глаз не распознал никакого узора – одну лишь безумную мешанину, ворох свободных концов и стежков невпопад.

– Ну красиво же? – спросила Дорабелла голосом школьницы, ищущей одобрения. Он был выше ее, и ей пришлось чуть задрать голову, чтобы видеть его глаза. – Да… вижу, вы так не думаете, – произнесла она наконец. А Фенвилл так и не промолвил ни слова.

Она вежливо проводила его. Гюнтера нигде не было видно.

Снаружи сгущались сумерки.

Уже почти открыв входную дверь, она вдруг помедлила и повернулась к нему.

– А знаете, вам определенно нужно прийти сюда еще не раз, – сказала она. – Все-таки это приятно – когда в тебя влюбляются с первого взгляда. – Она подалась вперед и быстро поцеловала Фенвилла прямо в губы; это было, пожалуй, самое неожиданное событие сего вечера – и, разумеется, самое катастрофическое.

Он не помнил, как оказался снаружи.

Сон и аппетит оставили его. Способность концентрироваться на том, что видят глаза и слышат уши – тоже.

– Добрый день, Гюнтер, – сказал он на следующий день, придя на полчаса раньше, чем в предыдущий визит.

Гюнтер не удостоил его ответа.

– Вы выглядите лучше. – Самое странное, что это была правда: Гюнтер двигался куда живее и даже дышал без хрипов. Более того, его руки перестали трястись. Одно только его отношение и казалось неизменным.

– Вы уже знаете, как пройти наверх, – сказал он, удостоив Фенвилла странного косого взгляда, и удалился в серокаменную кухню, похоже, служившую ему пристанищем. Сундук с деньгами, как заметил Фенвилл, из коридора куда-то убрали.

Он поднялся по мрачной лестнице и постучал в дверь комнаты в стиле кватроченто.

Дорабелла сидела в большом кресле у камина. Трости поблизости не наблюдалось.

– А вот и вы, Малкольм, – поприветствовала она его. На ней было то же платье; правда, теперь она была буквально окружена коконом из мягкого, черного, прозрачного материала, по которому она водила иглой.

Еще вчера Фенвилл был полон до краев безумной храбрости. Сегодня он чувствовал себя изнуренным и смущенным.

– Гюнтер не проводил вас?

– Он сказал, что я уже знаю дорогу. Справедливо.

– Причина, по которой дворецкий обслуживает господ, – вовсе не в том, что господа не могут обслужить себя сами. Нет, все-таки Гюнтеру пора на покой!