Однако не устроить ли мне перерыв в расстановке товаров? Подойду к кассам, когда она будет рассчитываться за покупки, заговорю… А удобно ли будет перед посторонними людьми? Храбрости хватит? Да и что я ей скажу? Только окончательно все испорчу.

Когда я все-таки дотащился до выхода, ее уже и след простыл. Бад вешал кассиршам лапшу на уши насчет бешеного скунса, на которого наткнулся сегодня утром неподалеку от дома.

– Из-за этого проклятого потепления природа пробудилась слишком рано, – вещал он.

Одна кассирша согласно кивнула:

– Я сегодня на обочине видела не меньше четырех дохлых сурков.

– Однажды у нашего дома сказалась дохлая кошка, – подал голос Черч со своей табуретки. – Мама велела не трогать ее.

Я уселся рядом с ним. Черч повернул голову и уставился на меня своими серыми глазками. Таких толстых линз в очках я никогда не видел. Интересно, они ему на самом деле нужны или доктор прописал их только для того, чтобы дефективного было сразу видно?

– Мама велела не трогать ее, – повторил Черч для меня.

– И правильно, – поддакнул я.

– Так ты скунса-то застрелил? – спросила другая кассирша у Бада.

– Нет, черт бы его побрал. – Бад надул розовый пузырь жвачки, и тот с треском лопнул. – Вони еще разведешь на всю округу.

– Ты же сказал, он был бешеный.

– Харли, – обратился ко мне Бад, – ты бы застрелил бешеного скунса?

Не успел он хорошенько выговорить свой вопрос, как кассирши уже смекнули, насколько не к месту упоминать про огнестрельное оружие в моем присутствии. Так и уставились на меня. Просто ели глазами. А спросишь что-нибудь по работе, еле удостоят взглядом.

Уж не знаю, какого ответа они от меня хотели. «Нет, но я бы застрелил родственника». Или: «Да ты что, Бад. Управление шерифа конфисковало все отцовские ружья после того, как маменька проделала в папеньке дырку».

Однажды они получат от меня тот ответ, на который рассчитывали.

– Пожалуй, нет, – сказал я Баду.

Черч хлопнул себя по тощей ляжке, словно я выдал лучшую шутку в мире. Я смотрел ему в лицо, и вся его судьба представала передо мной: пузырьки слюны в уголках рта, прыщи на подбородке, шрам на лбу, оставленный игрушечной машинкой, которую в него бросили во втором классе, заискивающие серые глазки за толстыми стеклами очков, вылитые камешки в банке.

– Ну ты дал ему, Харли, – заливался Черч.

Я завидовал ему.

Дом был погружен во мрак, когда я подъехал. Никому и в голову не пришло оставить для меня фонарь на крыльце зажженным, но мне было плевать. Я как-то поспорил с мамой, мол, чего это она не зажигает фонарь для папаши, когда тот возвращается с попойки.

– Мужик едет к себе домой ночью и заслужил, чтобы свет разгонял ему тьму, – сказал я.

– Если у мужика совесть нечиста, ему ни к чему фонарь на крыльце, – ответила она.

Тогда я с ней не согласился, но сейчас отлично понял, о чем она. Отцу ни к чему было лишний раз напоминать, что у него на шее иждивенцы.

Как только я хлопнул дверцей грузовика, из кустов выскочил Элвис. Подбежал ко мне, уперся лапами в грудь и всего обнюхал. Иногда я привозил ему обрезки из мясного отдела. Не унюхав ничего съестного, Элвис отпрыгнул в сторону и потрусил за мной к дому, у двери немного помялся, будто опасаясь, что папашин ботинок сейчас заедет ему в грудь, и прошмыгнул в дом. Мамины тюлевые занавески на окнах все порваны, потому что пес на них прыгает.

Мисти спала на диване, по лицу скакали отблески от работающего телевизора. На полу валялась пустая банка из-под «Маунтин Дью» и пакет, из которого высыпались чипсы. Я достал из холодильника пиво и плюхнулся на диван у нее в ногах.