А там и ажиотаж столь же незаметно схлынул. Когда через пару лет вышел «Романс о влюбленных», где героиня тоже появлялась голышом, не наблюдалось уже фотовспышек, и за кадриками никто не охотился. Эротики в советском кинематографе не особенно и прибавилось, но она уже не казалась манящей экзотикой…

Знакомо клацнул замок на входной двери, зацокали когти по доскам. Пират в Митину комнату не полез – только что виделись, – шумно плюхнулся на свою подстилку в уголке большой проходной комнаты, отгороженном для него двумя книжными шкафами, привезенными из Миусска. Зато объявился младший брательник, присел на уголок дивана (больше, благодаря Митиной хитрой стратегии, сидеть в комнате было не на чем), попросил:

– Мить, сигаретку дай.

– Свои иметь надо, – проворчал Митя исключительно для порядка (брательник этой весной закончил всего-навсего восьмой класс, заработать было негде, а мать на мелкие расходы выдавала скупо, и о том, что он курит, пока не знала). И хорошо, что не знала, – нешуточный втык получил бы Костик, упорно почитавшийся мамой «еще маленьким». И великодушно махнул рукой: – Вон, на книжной полке блок лежит, возьми пачку. И мне кинь, у меня последняя… Вечером вчера где болтался? С Нинкой в кино ходил?

– Ага.

– Вторая серия была?

– Помацал в подъезде, – не без затаенной гордости сообщил младший братец.

– Это дело хорошее, – сказал Митя. – Чем человек на мышку похож? Оба половую щель ищут… Трепыхается еще?

– Да нет, попривыкла чуточку…

– Под юбочку лазил?

– Нет, пугается…

– Учи вас жизни… – усмехнулся Митя. – Знает, что ты на той неделе учиться уезжаешь?

– Ну да. Писать обещала.

– Ага, жди, – сказал Митя. – Пару писем черканет, а потом позабудет тебя на фиг, найдется кому вторую серию по подъездам устраивать. (Душевно травмировать брательничка он не боялся – не было там романтической любви ни у него, ни у Нинки.) Да и ты позабудешь – шантарские девки завертят. Их там много… Вот тебе и удобный случай. Навешай ей на уши побольше лирики – как тебе тяжко с ней расставаться, как ты без нее тосковать будешь в здоровущем городе, где ни кентов, ни знакомых… И всё такое прочее. Дать всё равно не даст, испугается по молодости, а вот в плавки залезть можешь. Авось разрешит тоскующему-то… Ты, главное, лирику убедительно вешай, чтобы ее проняло… Усек?

– Да усек…

– Ты куда это уставился так заинтересованно? – перехватил Митя взгляд Костика. – Ну, пиво там, пиво, не чай же… Я сейчас уеду с кентами. Можешь кружечку налить, хрен с тобой, только не вздумай водой доливать, как в прошлый раз учудил.

– Да когда это было… Я тогда не разбирался.

– Когда было, когда было… – проворчал Митя. – Всего-то на прошлый Новый год. Резко повзрослел с тех пор малюточка, ага. Мама всё думает, что он ребеночек, а у ребеночка в стакан не влазит, дымит и пиво у меня отливает. В общем, кружечку бери, и не более того. Самим нужно. Усек?

– Усек… Я за кружкой пошел?

– Валяй…

Оживившись, братец пошел на кухню. Брательник был – отрезанный ломоть. Закончив восемь классов, аттестатом зрелости[24] не прельстился, может, еще и оттого, что Митя для него три года был живым завлекательным примером: без всякого высшего образования заколачивал побольше инженера. Толку-то в этом образовании? Вот братец и поступил в шантарский техан на бурильщика, чтобы потом зашибать на северах вовсе уж дурную деньгу. Мать по этому поводу изрядно поохала, но отговорить не смогла. Что до Мити, он братца перед матерью старался защищать как мог убедительнее. В том числе и из соображений, что уж там, меркантильных: через неделю брательник уезжал в Шантарск, и Митя становился единственным обитателем двухкомнатной квартиры в паре минут ходьбы от центра города (немецкий овчар Пират, не будучи гомо сапиенсом, в расчет не брался). Личную жизнь это должно было облегчить неслыханно – да и вообще жизнь…