У меня в этот момент появилась еще и отличная возможность потренироваться скрывать собственные эмоции – что я немедленно и сделала.

Спокойно, спокойно, девочка… – повторяла про себя, усмиряя сошедший с ума пульс. Мерно и ровно вдыхая, чтобы он не почувствовал никаких «эманаций» страха и волнения.

– Неужели окажется, что я разбила вам сердце? – попробовала отшутиться, когда поняла, что снова могу говорить.

Но шуток на эту тему он, похоже, не понимал. Резко вильнув и взвизгнув тормозами, машина остановилась у бордюра.

– У меня нет сердца, Никитина, – сказал, повернувшись ко мне, прожигая меня темно-красными, почти бордовыми глазами. – И разбивать тебе нечего. Запомни этого.

Я, наверное, все-таки сильно приложилась сегодня головой, потому что неожиданно для себя отстегнула ремень, привстала на сиденье и, обмирая от страха, протянула дрожащую руку вперед.

– А здесь… что тогда здесь? – рука отодвинула лацкан черного пиджака и коснулась его груди под рубашкой.

Не сводя с меня похожих на раскаленные уголья глаз, он поднял свою руку – на удивление прохладную – и накрыл ей мою.   

– Здесь – тьма, Елена. Бездна – какая тебе и не снилась. Не заглядывай туда… Не стоит.

Я сглотнула, чувствуя неожиданную дрожь, расходящуюся от его ладони по всему телу.

– В любой тьме есть свет... Даже в самой кромешной.

В наступившей гулкой тишине отчетливо слышно было тиканье золотых часов на его запястье. Три секунды затишья отмерены были ударами сердца, которые я явственно чувствовала под тонкой черной тканью. Как же редко оно бьется – сердце василиска… Ужасно медленно…

Так медленно, что чувствовала, как у самой в такт этим размеренным ударам замедляются жизненные ритмы, словно он синхронизировал мое сердце с его, отдавал мне часть своей силы... И часть своей тьмы.     

На четвертом или пятом ударе Гордеева моргнул и сменил цвет глаз на обычный – темно-карий.

– Не заговаривай мне зубы, Никитина, – усмехнулся. – Узнаю, что солгала мне – убью. А взглядом или нет – это уже детали.  

***

– Ленка!

Не успела я зайти в палату, пройдя по притихшему, ночному коридору больницы, Элька бросилась ко мне в объятья.

– Куда ты пропала? Я всю больницу обыскала – никто не знал где ты! Безобразие!

– Все в порядке… – успокоила я ее, сжимая в кармане маленькую таблетку, которую должна буду растворить для нее в каком-нибудь напитке. Мне было страшно это делать, но другого варианта не было – либо я даю ей средство, с помощью которого она напрочь забудет о том, что происходило в последние несколько часов, либо… о втором варианте даже думать не хотелось. Тот, что с таблеткой для Эльки явно был предпочтительнее.

– Меня возили на МРТ в другую больницу – здесь оборудование сломалось.

– А мне почему ничего не сказали? Никто даже не фамилии твоей не знал!

Я неопределенно пожала плечами.

– Ну, наверное и не должны были – ты же не родственница. Кстати, мои не звонили? – умело перевела тему. – Не хотелось бы, чтобы они волновались из-за меня.   

– Не звонили. Я хотела уже им звонить… или своим. Но не успела.

Я выдохнула.

– Ну вот и хорошо… Потому что у меня ничего не нашли. Просто переволновалась.

– Еще бы! – глаза подруги округлились. – Такой поцелуй! Ты молодец, не ожидала от тебя – думала, в обморок грохнешься до того, а не после…

Эх, лучше бы я до того грохнулась. Сейчас моей единственной проблемой было бы как отдать долг Бурковой, а не как напоить лучшую подругу неизвестно чем, на слово поверив ректору, что средство совершенно безобидное и совершенно без всяких побочных эффектов.

Согласилась я участвовать только потому, что с остальными свидетелями поцелуя никто церемониться не стал – вездесущая охрана ректора еще там, в аудитории, согнала всех троих в подсобку, явила свою истинную сущность (без сомнения, напугав до полусмерти) и насильно заставила выпить по таблетке «Летанина» – зелья, отшибающего недавнюю память.