Нечему тут смеяться – хотя бы потому, что, по всей видимости, он действительно может причинить мне вред этими своими ужасными глазами!

И еще я поняла, что из двух зол мне придется выбрать меньшее. А «меньшее», если его можно так назвать, упирается сейчас мне в бедро, ожидая того самого зеленого света.

Я шумно сглотнула.

– Понимаете… Вы мне… нравитесь, Демьян Олегович… очень… И я просто… просто… не удержалась сегодня…

Не веря, что вообще это всё говорю, я медленно подняла руку и поднесла к его лицу, неожиданно страстно желая дотронуться до этой гладкой блестящей чешуи, понять, настоящая ли она или иллюзия, как и эмоции, которые он навевает.

– Никитина… – предупреждающий тон останавливал меня, но больше ничего.

И я дотронулась – провела подушечками пальцев вдоль странного золотисто-пятнистого узора – от скулы к губам, поражаясь, насколько эта часть кожи не похожа на всё, что я когда-либо осязала под своими пальцами…     

И только когда я осмелела и спустилась вдоль его щеки к губам – таким же восхитительно-красивым, как и всегда, я вдруг поняла, какую ошибку только что совершила. Ведь если он чувствует правду, то догадается, что я лгу! Прямо сейчас догадается, пока я тут распинаюсь и играю влюбленную по уши!

Я замерла, словно мышь перед удавом, готовясь к худшему и боясь отвести взгляд от его глаз… которые уже снова начали менять цвет, темнея с каждой секундой!

Черт, это не может быть хорошо! Глаза не темнеют, если человек доволен… Хотя откуда мне знать, из-за чего они темнеют у Василиска?!

С секунду он смотрел на меня, не моргая – точь в точь как удав! Потом медленно-медленно его рот растянулся в ухмылке – хищной и плотоядной, обнажающей до странности острые клыки.

– Наконец-то я слышу от тебя правду, Никитина. А раз так… можешь прекратить закрываться. Обещаю, что не сделаю ничего, что тебе бы не понравилось…

Я задохнулась от возмущения – какую еще «правду»! Да я вру на голубом глазу! Тоже мне – эманации он чувствует! А может это он мне врет?! Мало ли каким образом можно создать этот эффект в глазах и узоры на коже?

К счастью, он заткнул мне рот раньше, чем я успела всё испортить и наговорить от возмущения глупостей. Просто-напросто нырнул головой вниз и припечатал меня к подушке поцелуем –уверенным, властным и вместе с тем дурманяще медленным, скользящим… почти ленивым, словно я уже была его собственностью, с которой он имеет право творить, что хочет и в каком хочет темпе.

Без церемоний раздвинул мне губы языком, проникая внутрь и хозяйничая там, переплетая с моим… Потом поднял руку и снова овладел моей грудью, раскатывая пальцами сосок, заставляя меня судорожно дергаться от странного, почти болезненного удовольствия…

Как я и боялась – получил признание и теперь считает, что имеет полное право меня оприходовать! Ну почему у мужчин всегда так?! Разве нельзя признаться в любви и не быть тут же злостно оттраханной?!

Не то, чтобы мое тело как-то особо возмущалось и противилось такой перспективе.

Поцелуй плавил меня, растворял и убеждал забыть о гордости, о страхе… о последствиях.

Очень убедительно… убеждал.

Не трусь, Никитина, говорил этот поцелуй. Доверься и расслабься – как и полагается милой, послушной девочке, созданной для того, чтобы быть обласканной… и расставлять ножки… вот так… умница…

Я распахнула глаза, вдруг поняв, что убеждает меня вовсе не поцелуй, а нечто совсем другое – нечто, вторгающееся в мой мозг и нагло пытающееся завладеть им!

А еще рука, настойчиво раздвигающая мои ноги в стороны…

Со стороны входа негромко кашлянули, и я ойкнула, отталкивая уже навалившего на меня мужчину и подтягивая к себе подушку, которую Гордеев успел с меня стащить.