– Серое вещество сохранили, – внушительно постучал по собственной голове завотделом. – Вот их преимущество!

– Тогда как же ты с их серым веществом явного аферюгу проморгал? – вмешался Ковшов.

– Знаешь, Данила, – Шундучков почесал затылок, – этот Фугасов действительно уже несколько дней отирается в приёмной Ивана. Ты думаешь, я его не засёк? Глаз с него не спускаю. Прорывается с ахрененной просьбой к Первому. Дурак, не дурак? Просит помочь получить кредит в банке на свой фонд. Такие баксы заломил!

– Ну и что? – навострил уши Соломин, придвинувшись и бросив трубку.

– Да ничего. Не принимает его Иван.

– Так гони его в шею!

– Как же гнать… Первый форму блюдёт. Команду дал финансовому богу бумаги Фугасова проверить: обоснование, гарантии, прогноз, другие фигли-мигли… Ну, вы знаете, а я не силён в арифметике.

– Аферист он, – поморщился Соломин. – И бумаги липовые. Мои проверку завершают, сидеть ему с червонец. А если пламя разжечь поярче, искры пиджаки многим солидным чиновникам подпалят.

– Да чую я! Что ты мне мораль читаешь, Вадим? – стушевался Шундучков. – Сам было сунулся к Первому, а меня тормознул тут один… Влиятельное лицо.

– Ваш финансовый бог?

– Если бы! Выше бери. Московский покровитель.

– Ну наши руки тоже не коротки! – взорвался Соломин. – Надо будет – дотянемся и до столицы.

Однако завотделом уже помрачнел, ему явно не хотелось откровенничать с обоими. Проверив, плотно ли прикрыта дверь кабинета, он невнятно спросил у Ковшова:

– Сегодня закроешь Фугасова?

– Представит убедительные материалы коллега, – кивнул Данила на Соломина, – будем думать.

– Представлю, не сомневайся, – сжал губы подполковник.

– Вот, видишь? – Данила попытался понять, что тревожит Шундучкова, и не находил ясности в его бегающих глазах. – А ты радуйся, Геннадий, прекратит аферист маячить в приёмной и отрывать твоего шефа от важных государственных начинаний.

Неоареопаг[3]

Новое, вероятно, готовилось к концу, а пока тривиально приоткрылся занавес и с такой же тривиальной трибуны Первый, открывший заседание, обстоятельно представил залу членов бюро, приглашённых гостей и ветеранов. Далее он пожелал всем творческой работы, объявил, что впервые, учитывая пожелания трудящихся, заседание состоится открытым и без заранее заготовленных штампов, по обсуждаемым вопросам может, не записываясь, выступить каждый. Электорат заметно оживился, а Ковшов даже принялся настраивать свой портативный магнитофон, смутив рядом сидящего Шундучкова, тут же накинувшего свою лапу на аппарат:

– Спрячь!

– Ты чего испугался, открытое же заседание? Вдруг что дельное прозвучит.

– Спрячь от греха подальше! – просопел тот, отводя глаза.

– Не понял, – попытался возразить Данила и сымпровизировал: – Иван по примеру Бориса обожает голос народа пуще волейбола и свердловского мёда.

– Кончай бузить!

Сказанное было принято к сведению, и всё заладилось до поры до времени.

Первый опрокинул в аудиторию несколько модных тезисов о том, что сначала надо на́чать, потом ускорить и, наконец, перестраивать, и, завершая, объявил:

– Поговорим запросто на тему о том, как мы живём…

Станиславский одобрил бы паузу, выдержанную далее, и Первый многозначительно завершил:

– И что надо делать, чтобы жить лучше.

Первые ряды, занимаемые секретарями «первичек», хозяйственниками и ветеранами партии, бодро захлопали, но в задних рядах кто-то из предпринимателей лихо засвистел, прячась за спину соседа, однако тут же, заглушая всех, грянул бравурный марш, и лишь он смолк, не давая опомниться, Первый, не думая покидать трибуны, совершенно случайно, как он выразился, вспомнил, что утром он и члены бюро прогулялись по берегу красавицы Волги, заглянув на ведущие судоремонтные и судостроительные гиганты, рыбзаводы и рыбохозяйственные базы. Вернее, тут же поправился он, туда, что от них осталось. И не поверил собственным глазам – пароксизм системы! Удар ножом в сердце областной экономики! Застой и разруха вместо перестройки!