Он берет трубку и звонит домой. Там идет вовсю уборка. Так как он платит неплохие деньги клинингу, который в его отсутствие драит его квартиру. Лучше так, чем видеть собственные недоделки в плане пыли.

Девять. Девять вечера. Ещё можно посидеть часа два или даже три, чтобы отработать привычно больше чем надо. Но посмотрев на часы, он едет домой. Он хочет выспаться, ведь завтра сложный день и время отчетов. Теперь уже его и перед куда большим начальством.

Он входит в идеально убранную квартиру, где нет ничего, что можно назвать грязью, пылью, беспорядком. Он раздевается, принимает душ, и привычным жестом снимает часы. Теперь он может уснуть, ещё один день прошёл, в этом четком мире. Надо спать.

Наступает тишина. Тяжелая, привычная. Той, которой раньше не было, когда у него была семья, а на подаренных женой часах не было разбитого стекла. Когда он ещё не обжег руки, ломаясь в закрытую дверь, когда живьем горели его дети. Когда ещё не остановилась его счастливая жизнь, на привычном маленьком циферблате, подаренных наручных часов.

Спустя несколько Мистер Джек проснулся и привычно одел мягкую, белоснежную рубашку. Мистер Джек аккуратен во всем. Он старается быть исполнительным, четким и никогда не выглядит плохо. Он в деле. Разве что, иногда, может позволить себе взять один, или два выходных в месяц. Но и то крайне редко.

Он смотрит на разбитые часы, да. Семь. Семь. Утра. Время начинать новый день.

– Она не шумела, ― вот первое, что я смог сказать полицейскому, когда он постучался в мою дверь и спросил про мою соседку. И знаете, ведь соврал! Потому что она была единственной, кто создавал шум на моей площадке.

Старая, вечно красная, разбитая, мрачная, она ненавидела всех. Ненавидела и презирала, являясь при этом чем—то средним между бомжом и алкашом. А ещё этот запах. Он был просто отвратителен. Наверное, так смердят дохлые собаки, которых я, слава богу, не встречал.

Вообще об этой женщине можно говорить долго. Я помню, как она схватила своей мощной рукой провода и с диким ревом выдернула их, протестуя против интернета. Как выпрыгивала из своей норы при любом маломальском шуме и начинала вести маленькую войну против всех. Как всегда, ходила босиком и обожала лупить в мою дверь. Как она одна могла создать такую волну неадеквата, что все остальные соседи, будучи вполне приятными людьми, просто меркли в её ауре, пусть их и было в пять раз больше. И вот так продолжалось несколько лет, пока, наконец, она не умерла.

Уставший полицейский пригласил меня в её квартиру не сразу, он ещё походил по коридору в поисках добровольцев, но это было не так просто, все прекрасно знали, в каком состоянии может находиться ведьмина нора.

И ведь правы были. Практически во всем, кроме, пожалуй, одной маленькой детали, которую даже я заметил не сразу, так как фотографии этой злобной пенсионерки практически срослись с грязной стеной.

Удивительно, но в молодости она была довольно симпатичная, даже, можно сказать, красивая. Да, да, сложно поверить, но это зло было весьма и весьма милым, даже привлекательным, стоило лишь стереть пальцем пыль, стараясь не привлекать внимание копа, в это время опрашивающего мою вторую соседку.

Иван, кажется, так полицейского звали. Дотошный такой, что было весьма кстати. Фотографии полностью завладели моим вниманием и от одной я перешел к следующей, наблюдая, как нещадно время колотило мою вредную старушку, постепенно отнимая столь великий внешний дар.

Нет, тут нет злорадства, просто неожиданно, вот и все. Ведь за этой опухшей физиономией очень сложно разглядеть былое совершенство внешних форм. Старалась, видно, бабка, до самого конца вгоняя себя всё больше и больше во мрак. Но что от неё ожидать. У людей с таким характером жизнь иначе и не строится. Сначала по всей родне пройдутся, а потом спиваются в одиночестве, а если учесть былой пафос от внешних данных, то злобы столько, что только провода и дергать. С проводами просто больной вопрос.