«Этим утром я проснулась от тупой боли в моей ободранной спине и ягодицах – выходит, наказание, которому я подверглась вчера, мне не приснилось. Когда пришло время одеваться, стало ясно, что вопрос о нижнем белье отпал сам собой. Прикосновение даже самой тонкой ткани к коже было настоящей пыткой. Боль постепенно утихла, зато воспоминания о полученном вчера наказании оставались по-прежнему свежими.

Каким-то чудом мне все же удалось провернуть парочку достаточно крупных сделок, а вечер завершился частным показом коллекции картин, который устраивал у себя один известный художник. Мои клиенты были вне себя от счастья, что получат шанс познакомиться с настоящим художником, и я понимала почему. В этом человеке чувствовалась какая-то мягкая, но уверенная сила, которую он переносил на все, чего касалась его кисть. Он выглядел воплощением страсти, и мне не раз приходило в голову, каково это – быть любимой таким человеком… почувствовать, как в тебе вновь просыпается любовь к жизни, вместо того, чтобы пытаться всякий раз угадывать, какой окажется новая игра. Эти игры больше не приносили радости. Не становились, как когда-то, спасением. А он перестал быть Господином, которого я некогда видела в нем. У меня появилось ощущение, что меня затягивает в какой-то черный водоворот, я отчаянно мечтала вновь обрести ту же страсть к жизни во всех ее проявлениях, которая чувствовалась в этом художнике. Я жаждала большего… но разве это не было тем, что, собственно, и привело меня в галерею? Жаждой большего? Может, именно в “большем” и кроется опасность… потому что даже этого “большего” иногда недостаточно?»

Я захлопнула дневник. Из головы не шел художник, о котором писала Ребекка. Это не может быть Крис, твердила я себе. Крис никогда бы не пригласил незнакомых людей в студию, не стал бы показывать им свои картины. Скорее всего она имела в виду Рикко Альвареса, несколько раз приглашавшего меня, чтобы договориться о частной выставке; не исключено, что раньше он поручал это Ребекке. Тогда почему я с настойчивостью маньяка не перестаю думать о Крисе? Это же просто глупо. «Посторонним вход воспрещен» – вот его девиз, который я не раз слышала из его уст. Но даже если Ребекка и имела в виду Криса, в этих записях нет ничего, указывающего на то, что этот художник был ее любовником. От этой мысли у меня свело живот. Вскочив на ноги, я бегом вернулась в гардеробную и бросилась к сейфу, зашвырнула тетрадь внутрь, и вместо дневника достала оттуда бархатную шкатулочку. Подняв крышку, я какое-то время разглядывала лежавшую внутри кисть, которой пользуются художники. С лежавшего под ней снимка на меня смотрели глаза Ребекки. Половинка фотографии была оторвана – узнать, кто стоит возле нее, не было никакой возможности.

– Это не может быть Крис, – повторила я. – Это не он.

Звонок мобильника вернул меня к реальности. Захлопнув крышку шкатулки, я сунула ее обратно в сейф и с треском захлопнула дверцу, решительным жестом повернув ручку. Теперь сейф был заперт. Хватит, подумала я. Этому безумию пора положить конец.

Внезапно перепугавшись, что пропущу звонок, я пулей вылетела из гардеробной и помчалась в спальню, уверенная, что звонит Крис. К несчастью, едва оказавшись у меня в руках, мобильник умолк. Одного взгляда мне хватило, чтобы убедиться, что это действительно был Крис. Я уже собиралась перезвонить, когда мобильник вновь завибрировал.

– Крис, – поспешно откликнулась я, надеясь, что его голос в трубке сотрет из моей памяти запись в дневнике, а заодно и оставленное ею неприятное чувство.