– Нашел бы ты ей жениха. Что она все носом крутит?

– Успокойся, мама, Карине девушка умная, найдет себе достойную пару. Уж лучше пусть выберет хорошего человека, чем лоботряса, который день и ночь валяется на диване.

Последняя фраза была камнем в огород муженька Гоар, который так и не нашел себе занятия и перебивался случайными заработками, порой не гнушаясь деньгами шурина.

– Постыдился бы такое говорить, – фыркнула Вардитер. – Все из-за тебя. Зачем ты позволил ей поступить в институт? Там ей голову и забили ерундой. Твой покойный отец взял меня пятнадцатилетней девушкой, без всяких институтов. И что? Мало я детей родила? Плохо их воспитала? Подумай, Карен, в чем ты ей потакаешь.

– Тогда были другие времена. Я поговорю с Карине, но заставлять ее не буду, даже не проси.

– Э-э-э-эх, слышал бы эти разговоры твой покойный отец. Но ничего, я и сама справлюсь.

Складывая обрывки прошлого в единое целое, старуха пыталась вычислить тот день, когда ее любимая девочка вынуждена была играть роль, скрываясь под маской покорности и послушания. Бедный ребенок – непонятый и обреченный. Иногда Вардитер казалось – она вернется в прошлое, упадет перед дочерью на колени и будет умолять рассказать правду. Она простоит на коленях час, два, сутки, месяц – сколько понадобится, чтобы девочка простила ее и открыла свое сердце. Она будет плакать, доказывая дочери, что всю свою жизнь хотела уберечь ее от необдуманных поступков и неосторожных шагов, которые могут привести к пропасти отчуждения и общественного презрения.

Стоя возле гроба и гладя холодные руки дочери, Вардитер вдруг заметила на правом запястье тоненький шрам, оставленный бритвой… Через месяц после похорон подруга Карине призналась, что та уже пыталась покончить с собой – перерезала вены восемь месяцев назад – в канун своего дня рождения. Вардитер закричала и стала рвать на себе волосы.

Она хорошо помнила тот день. Дочь пришла из института позже обычного и сказала, что ей не по себе. Вардитер разозлилась. До прихода гостей оставалось всего ничего, а половина праздничных блюд еще не была готова. Сославшись на озноб, Карине надела водолазку с длинными рукавами и принялась помогать матери – мыть посуду, варить лобио и нарезать бастурму. Вспоминая тот день, Вардитер проклинала себя за каждое злое слово, но еще больше за то, что не схватила дочь за руку, не закатала рукав водолазки и не увидела окровавленные бинты – первый шаг, который сделала ее дочь на пути в ад.

Вечером после похорон Вардитер долго стояла на коленях перед иконой, молилась и просила дочь подать хоть какой знак. Скрытый в полумраке образ смотрел на нее умиротворенно и строго одновременно. В какой-то момент Вардитер показалось, что по губам святой Мариам скользнула улыбка. Свеча зашипела и стала гаснуть, как вдруг разгорелась с новой силой. Вардитер повернула голову и увидела в темном оконном стекле чью-то тень.

– Карине, это ты? – прошептала Вардитер.

Тень медленно, неотвратимо двинулась в ее сторону. Вардитер стала креститься и произносить слова молитвы. Перед ней стояла Карине, держа на руках девочку. Старуха вскрикнула и потеряла сознание.

Теперь спустя тридцать два года она перебирала четки и расширенными от ужаса глазами смотрела на дверь реанимационной палаты. За дверью слышались шаги и приглушенные голоса.

– Что они говорят? Вы слышите? Слышите? Кажется, это голос Лусине, она пришла в себя, – насторожилась Вардитер.

– Мама, я ничего не слышу, – вздохнула Гоар.

– А ты слышишь, Артур? – Вардитер вцепилась в руку зятя и сжала ее так, что побелели костяшки пальцев.