– Думаете, она умеет обращаться с мечом?

Снова послышалось фырканье.

– Конечно нет. Посмотри, как она его держит.

– Смелая, однако, штучка.

Эшлин таращилась на них, с трудом следя за беседой.

– Вам что, совсем нет дела, что погиб человек? Что это вы его убили?

Ангел в черном рассмеялся, причем совершенно искренне, хотя в его зеленых глазах стояло страдание.

– Поверь мне, Мэддокс поблагодарит нас утром, – проговорил он.

– Если прежде не убьет нас за то, что торчим в его комнате, – поправил его кто-то.

К удивлению Эшлин, несколько человек усмехнулись. Все тряхнули головой, выражая искреннее согласие. Только тот, кто наносил Мэддоксу смертельные раны, оставался неподвижен и хранил молчание. Не отрываясь, он смотрел на тело Мэддокса, и его черты были искажены болью и виной. «Вот и прекрасно!» – решила Эшлин. Она была рада, что он мучается из-за содеянного.

Чувственный мужчина, который полагал, что ни одна женщина не может перед ним устоять, удостоил ее еще одной медленной соблазнительной улыбкой.

– Положи меч, милая, пока не поранилась.

Девушка не пошевелилась, решив стоять до конца.

– Подойди и отними его у меня, ты… ты… животное! – выкрикнула она. Вызов прозвучал, и его уже нельзя было забрать назад. – Может, я и не умею обращаться с оружием, но если ты приблизишься ко мне, то мало не покажется!

Раздались вздох, смех, недоуменный шепот:

– Какая женщина может устоять перед Парисом?

– Давайте запрем ее в подземелье, – сказал тот, к которому обращались Аэрон. – От нее можно ждать чего угодно.

– Давайте, – отозвались остальные.

Пятясь к двери, Эшлин тряхнула головой и крепче перехватила меч.

– Я ухожу. Слышали меня? Я ухожу! И помяните мое слово: справедливость восторжествует. Вас всех арестуют и накажут.

– Мэддокс решит, что с ней делать, утром, – спокойно произнес мужчина с разными глазами, не обращая внимания на ее слова.

«Можно подумать, Мэддокс теперь сможет что-то решить…» – возмутилась про себя девушка. У нее затрясся подбородок, а глаза расширились от ужаса – убийцы ее благодетеля одновременно решительно шагнули в ее сторону.

«Не надо! Пожалуйста, не надо!»

Пауза. Удар.

Полный муки вопль.

«Моя рука! – начались душераздирающие рыдания. – Ты сломал мне руку! – Рука Эшлин заболела в знак сочувствия невидимому незнакомцу – Я не сделал… ничего… плохого…»

Голоса вернулись и звучали в полную силу.

Эшлин сжалась в комок на полу в темной сырой камере, дрожащая и перепуганная.

– Я только хотела найти того, кто сможет мне помочь, – прошептала она.

Но вместо этого попала прямиком в страшную сказку братьев Гримм, причем без тени намека на счастливый конец.

«Я буду. Буду. Дайте… только… один момент…» Этот монолог, полный злости, отчаяния и боли, звучал в ее сознании уже целую вечность. Но кроме того, она слышала еще один голос – крик Мэддокса, и он шел не из прошлого – его воспроизводила ее память.

– Ради этого ты оставила институт? – спросила себя девушка горько и с отвращением, тряхнула головой, желая убедить себя, что спит и все произошедшее с ней сегодня – просто ночной кошмар, что у нее на глазах никого не убивали и не пронзали снова и снова мечом. Но ничего не выходило. Мэддокс кричал… «Господи, как же он кричал! – вспоминала Эшлин. – От ярости и боли…» Никогда в жизни ей не доводилось слышать ничего столь же душераздирающего. По лицу Эшлин катились слезы. Образ Мэддокса, живого и мертвого, преследовал ее, сводил с ума. Перед ее мысленным взором стояло его лицо. Фиалковые глаза ярко сияли, мгновение – и они уже закрылись, чтобы больше не открыться, а высокое, смуглое, мускулистое тело стало кровоточащим, безжизненным.