Не лучше себя чувствовал и Леха, однако его занимали более прозаические мысли.

– Никитич, – не утерпев, спросил он, – а откуда ты знаешь этих ментов? И что ты с ними проделал? Вот бы научил, а?

– Не знаю я их и знать не хочу, – сурово ответствовал Никитич. – В первый раз вижу. А остального тебе знать не положено, – он неприязненно глянул в зеркальце заднего вида на Леху. – Тебе вообще куда, парень? Нам не по дороге, однако.

Только тут до Лехи стала доходить вся необычность ситуации. Весь его озадаченный вид теперь изображал бурную работу мысли. На этот процесс ему понадобилось не меньше минуты, в течение которой Никитич ждал, а Антон желал, чтобы о нем в данный момент попросту позабыли.

–М-н-э-э…– значительно произнес, наконец, Леха. – Ну ведь ты же меня спас от ментов, дед, – об Антоне он действительно забыл.

– Я воистину дед, – подозрительно ласково согласился Никитич, словно отвечая одновременно на мысленные сомнения Антона по поводу его возраста, – Годков мне пару сотен наберется, а то и поболе…

И он резко нажал на тормоз.

407-й протестующе взвыл и, строптиво взбрыкнув задом на очередной колдобине, встал боком. Леха при этом чуть не въехал в лобовое стекло, а Антон, сидевший позади нервного водилы, пропахав все тем же затылком крышу, лбом сшиб с дедка шапку. Плохо было им обоим, но не лучше – Никитичу, который, попав грудью на руль, так и остался прижимать его руками, словно горячо любимую возлюбленную. Глаза деда выпучились и приобрели некоторую мечтательность.

– Э-э-э… – просипел Никитич, пытаясь отдышаться. – Чтоб тебя за тормоза…

Он, наконец, отлепил баранку от груди и развернулся к Лехе. Глаза его теперь метали молнии.

– Превращу! – молодецки гаркнул Никитич. – В крысу! Жабу! Вон! Упырь, живоглот смердячий, пыль навозная! И этот… как его… филистер!

– Кто? – ошеломленно спросил Леха.

Тут Антона проняло. Пока дед набирал воздуха, чтобы доступно объяснить, кто такой, по его мнению, филистер, в машине раздался хохот. Антон ничего не мог с собой поделать: вся боль, все унижение, вся неопределенность, тревоги и туманы вылились в гомерическое «ха-ха-ха», которое освобождающим водопадом падало на слегка оторопевших Никитича и Леху. И было это настолько заразительно, что они с нарастающей уверенностью включились в процесс, но по-разному: Никитич выдавал заливистое «хи-хи-хи», а Леха – разудалое «хо-хо-хо». Получилось в общем неплохое трио.

– Филистер… – пропыхтел, наконец, Антон. – Круто…

Никитич с подозрением посмотрел на него. Затем с сомнением произнес:

– Ну, может, и ошибся. Филистимлянин?.. Фармазон?…Нет, не то…

– Филистерами, – выдал Антон, – в прошлые века в России благородно называли тупых обывателей, лицемеров и ханж. А откуда вы… знаете это слово? И, кстати, как вас зовут по имени, кроме отчества?

Уважительное отношение к себе Никитич явно ценил. Глаза его изумрудно заискрились и даже как бы увлажнились, а лицо стало напоминать сладкое печеное яблоко, если яблоки бывают волосатыми.

– Ну… – прокряхтел дед – Называй меня уж просто Никитич, да не выкай. Чего там величать… Попозжее познакомимся. А словечко-то? Ну, домовничал я как-то у одного барина… Литератора… В позапрошлом веке по вашему времени… Да речь сейчас не о том. Куда этого-то? – кивнул он на Леху. – Я за тобой явился, не за ним.

Леха сидел, вжавшись в угол, надутый и обиженный.

– Как из ямы вытаскивать, – величаво и скорбно донеслось от него, – так Леха тут как тут. А как приютить бездомного – так обзываются, и еще не по-русски, – после чего последовало трагическое молчание.

– Надо взять, – совестливо сказал Антон. – Он студент. Мне помог.