Я быстро выдохся. Гукать перестал – сижу нахохлившись.

Ботинок вернулся часа через три, а с меня пот течёт градом. Хотя я уже давно и не гукаю. Козёл – тот и вовсе куда-то ушёл, оставив входную дверь приоткрытой.

Я говорю, – Папа, пошли домой. Дверь открыта!

Но Ботинок чихает и ничего не отвечает. Простудился видать, пока под дождиком у подъезда стоял.

А потом, знаете что он сделал? Схватил этот наполовину вывалившийся с полки «Советский Джаз» и невесело подмигнув, вынес его под полой костюма!

Глава вторая.

Когда я услышал, что меня отправляют далеко-далеко, я даже обрадовался. А кто не обрадовался бы?

По рассказам Ботинка, я сперва подумал – избушка на курьих ножках будет стоять где-то в лесу. Разбойничий, может, домик. Или пряничный. Меня бы устроил любой из этих вариантов. Ведь хотелось поскорее всё заново начать – с полного нуля. Утопить в неочевидном пассаже, раскидать всё вокруг и успокоиться, а поняв, что живёшь в разбойничьем домике, можно обойтись без лестничных пролётов, без совмещённых санузлов и мусоропроводов. Без соседей под окнами, телефонных разговоров и всего остального. Без советских мультфильмов, джаза, Козла и без того тоскливого погружения в вечность, которым пахло в его коммуналке, а с тех пор как он ушёл оттуда навсегда заполнило собой всё вокруг.

Да ведь Ботинок и сам так хотел. Услышав однажды по радио обрывок песни со словами «…и СССР как планета», Ботинок испуганно втянул голову, поцеловал Мопсю, вызвал такси на Сенную и убежал его ловить под проливной дождь. Вернулся он поздно. А вернувшись, не торопясь поел, уселся перед компьютером, включил колонки и погасил свет. Потом поставил длинный и скучный концерт Майлса Дэвиса. Всё это значило лишь одно – большое дело перед этим проделал, можно и расслабиться втихаря.

Такие концерты Ботинок предпочитал смотреть как футбол, долго готовился, надевал тапочки и халат, открывал пиво, которое не любил и хлопал упаковками чипсов как шариками. Просто так бы не стал этого делать. А Мопся все шевелила губами и шелестела бумагой на кухне. Потом захлопнула дверь и затанцевала такая вся напряжённая, выплескивая энергию как пружина, и сжимая кулаки от бесмысленных усилий.

Ботинок не слышал – весь в своём Майлсе Дэвисе был. А я подумал, что за фигня, не должно так быть, ещё что-то с этого момента будет навечно потеряно.

Как же быстро он со всем справился. И астрономический, по его словам, кредит и опека и виза на год – все на счёт раз-два-три сделал мой отец. Интересно, сколько реально времени у него это заняло? Мне показалось, что не больше недели. А разве так делается? Люди годами занимаются размером квартир и добиваются в этой сфере настоящей виртуозности – не хуже джазового барабанщика. А тут – кредит. Пускай кредит. Но опека? Неужели всё так просто? Неужто, так было проще, чем договориться с Горжеткой на несколько лет вперёд о сдаче всех экзаменов до аспирантуры включительно?

Немного страшно мне оттого, что кому как мне не знать – имея солидный вид, мой Ботинок предпочитает всё делать спустя рукава. Далеко не виртуозно. Не так, как он мечет щётками по натянутой пластиковой поверхности барабана.

Может и в это раз он что-то неправильно сделал? И представив мне всё в ложном свете, молчит теперь, надвинув шляпу глубоко на глаза, мечтая поскорее сбежать, да?

А если мне придёт здесь кердык? От голода или ещё чего-то?

Это опасная игра. И я будто бы в ярости.

Разве это домик в деревне? Разве я так себе всё это представлял?

Спустя месяц после того, как Ботинок включил себе Майлса Дэвиса, мы сели в машину и уехали по Выборгскому шоссе. Всего-то проехали ничего. Но небо поменяло свой цвет, воздух посвежел, сугробы откуда-то выросли невероятно красивые. Люди надели капюшончики, кожаные напульсники и балахоновые куртки, доходящие им до пят. Пенсионеры подстриглись налысо, как детский сад. А в целом ничего нового не произошло. Всё по-прежнему. Даже памятник снулой рыбе не произвёл на меня особенного впечатления.