Она молча кивнула и аккуратно начала переносить этот хлам в угол, Эдвин последовал её примеру.

– Вот если бы тут тоже была какая-то яма под статуей, – говорил Эдвин, сбрасывая с себя гору хлама, – то я бы точно подумал, что нужно убраться, а так, просто в угол свалить, не то.

– Я хочу в душ, – Эллен обтёрла грязные руки о красную кофту, – это невероятно, вся моя одежда грязная.

– Ну потерпи, – с насмешливой улыбкой говорил Эдвин, – скоро ты об этом точно думать не будешь. – Он остановился и ещё раз обогнул комнату взглядом.

– Вроде чисто, – сказала Эллен, кидая последнюю кучу в угол, – теперь проход откроется?

– Не так просто, – так же весело отозвался Эдвин и подошёл к блоку, который должен был бы открыться, – заперто, – он толкнул блок, но ничего не произошло.

– Это было зря, – Эллен вытерла руки влажными салфетками.

– Ну почему, зато тут стало куда чище. Может по старинке? – Эдвин вновь подёргал бабочку за крылья, за усы, понажимал на глаза, но снова ничего.

– Эдвин?

– Да?

– Можешь отвернуться, я хочу снять с себя эту пыльную кофту и надеть новую.

– Какие проблемы, – Эдвин отошёл к блоку и начал всматриваться в него, в надежде увидеть зацепку или символы.

Эллен скинула с себя красную кофту и полезла в свой рюкзак. После проделанной работы ей было ужасно жарко, что она с удовольствием ходила бы так. Она достала из рюкзака белую майку-безрукавку с вырезом и надела её. Лифчик просвечивал сквозь неё, но лучше уж так, чем ходить в запятнанной майке. На той майке было всё: земля, песок, кровь, порезы. Если бы она выбралась живой, то наверняка бы никогда не стирала её, она была бы напоминанием.

– Всё? Можно повернуться?

– Да, можно. – Она убрала кофту себе в рюкзак и потрогала крыло бабочки.

– Тебе не холодно будет в ней? – Спросил Эдвин, потрогав материал.

– Сейчас точно не холодно, да и вряд ли будет. – Она откинула свои белые волосы назад и ещё раз вгляделась в картины.

Эдвин будто избегал её, он ещё раз обошёл бабочку, попытался оторвать её хоботок, ещё раз попытался выбить дверь, но как и следовало ожидать.

Эллен присела на пол, её чёрные бриджи, не смотря на всё это, оставались чистыми. Майка отлично гармонировала с волосами и спортивными кроссовками. Эдвин минут двадцать постоял у бабочки, потом глянул на картины, и присел рядом с Эллен.

– Впервые мы в таком тупике, – констатировал Эдвин, – чем дальше комнаты, тем сложнее задания.

Эллен посмотрела на него, но ничего не ответила.

– Всё таки – бабочка это смерть, – Эдвин сел немного поближе к Эллен.

– Но символ смерти – это ворон? И он был в первой комнате? Может бабочка это вовсе что-то хорошее?

– Тогда совсем не понимаю, – он взъерошил себе волосы, – слушай, прости меня за всё, я, наверное, многое плохого за все эти годы тебе сделал.

– Ты думаешь, в этой комнате тоже нужно простить друг друга? – Саркастически спросила Эллен.

– Нет, это я серьёзно, – Эдвин посмотрел в её глубокие зелёные глаза. Внутри у Эллен что-то ёкнуло, они были так близко. Она хотела его поцеловать, но он отпрянул от неё.

– Так нельзя, – он убрал её руку с своего плеча.

– Я просто думала, что бабочка может быть символом чего-то романтического.

– Ага, – хмыкнул Эдвин, – смерти.

Они сидели ещё минут 40, стало совсем прохладно.

– Почему чем мы тут дольше, тем холоднее? – Спросила Эллен.

– Тут бы нам не помешала Альдонза, – вспомнил Эдвин пузырёк, после которого им стало тепло.

– Конечно, Альдонза! – Эллен сняла с себя белую сумку мексиканки и посветила туда фонарём, – помнишь, мы что-то пили в красном флаконе, и стало очень жарко!

– Да, мы всё равно умрём, но хоть в тепле, – усмехнулся Эдвин.