– Скоро прибудет Преподобный с инспекцией, – сообщил Бел Малхиседеку.

– А от меня чего хочешь? – строго спросил Малхиседек, показывая Белу неуместность темы. – Я же говорил тебе, и не раз, что это твоё дело, я тут не советчик.

– Я хочу построить на этой Земле правила, основанные на Истине.

– И об этом я тебе говорил, – напомнил Малхиседек уже несколько мягче. – Любые правила, которые создашь ты, не улучшат правил, которые создал Бог. Ты встал на сложный путь, помочь тебе советом – значит стать тобой, а я этого не хочу, имея доверие к Богу. У меня есть молитва за этот мир, дело, которое меня устраивает, а потерять её для меня означает – потерять себя. Ты боишься смерти, я понимаю этот страх, ты не доверяешь Богу, желая получить особенную роль и написать свою собственную историю… Строй что угодно, развитие мысли не остановить, не ты, так другие построят то, что просится в ум. Ты хочешь благословения, я тебе уже давал его, помни всегда, в чём. Детали твоего творчества – твоя ответственность, не возлагай её на меня, но и не бойся особенно: ничего из того, что действительно нельзя построить, ты и не построишь.

– Благослови не согрешить перед Истиной, – чувствуя окончание разговора, попросил Бел.

Царь Салима положил руку на голову Бела и кратко отпустил:

– Иди и не греши.

– Я бы хотел взять тебя с собой, – наконец решился Бел перейти к сути своей поездки.

– Мне твой огород не нужен, – ответил Малхиседек, как бы ответил гром. Бел нагнулся, чтобы поцеловать руку старца, и пошёл к вертолёту, всем телом испытывая трепет. «Три человека сегодня сказали мне о том, что я боюсь смерти», – подумал Бел устало, уже сомневаясь в самом себе, в правильном выборе пути.

Головин ожидал пробуждения Александра и новых данных. Свойством Головина был голод к существенной информации, лет пять назад он был подведен к старцу Серафиму, который поразил его нечеловеческой харизмой и недоступной для его понимания горящей верой. Головин восхитился старцем, шесть лет жил под его флагом, довольно часто наезжая в монастырь, благотворя церкви, помогая храму в честь царственных Страстотерпцев. Но полностью принять старца по причине его отдалённости, собственного малодушия и утопленности в семье и в работе Головин так и не смог.

Поэтому, впитав в себя всё, что было возможно, не отрываясь от дел и семьи, он отошёл от старца, иногда руководствуясь его советами, но назвать этот процесс обучением уже было невозможно. Сияние старца преследовало его на протяжении всей жизни, и он не мог приблизиться к нему, как и оторваться.

Головин словно стал небесным телом в его звездной системе, установив безопасное расстояние, потому что находиться рядом со старцем означало потерять самого себя и стать им, исполняя его функции, работая на него; а слиться с Солнцем Головин не был готов.

Полоса уныния началась у Головина после смерти отца: вдруг на него нахлынула отчаянная пустота, когда человек не хочет сопротивляться и не понимает, зачем жить, – и ничего с этим поделать он не мог. Головин вдруг почувствовал себя умершим отцом физически. Он сидел на стуле, считая, что он – это его отец, он так же двигался и так же улыбался. Он как бы стал своим отцом, но потерял себя, это длилось уже шесть лет. Серафим был ещё дальше, чем обычно, а новых смыслов не появлялось. Головин всё чаще думал о смерти.

Но приход Александра всё изменил, и Головин воспринял его благословением, и ожидал пробуждения Александра, чтобы продолжить общение. Головин, как вычислил его свойство Александр, был очень падок на всё необычное любого свойства, будь оно хорошее или плохое, и про осторожность Головин в такие моменты забывал полностью. Интерес к Необычному был внедрённым качеством; если бы Головин знал об этом, то, возможно, предпринял бы меры в отношении Александра (Геры), но он не знал этого, и его состояние при соприкосновении с Необычным всегда напоминало юношескую влюблённость. Он вдруг оживал, как эфемерный цветок, получивший каплю влаги.