Сегодня нас бомбардируют фантасмагорически идиотскими представлениями о деньгах. Невежественные политики прибегают к метафоре крохоборства, чтобы оправдать саморазрушительную политику жесткой экономии. Управляющие центробанков, сталкивающиеся одновременно с инфляцией и дефляцией, напоминают пресловутого осла, который страдает одновременно от жажды и голода, но не может решить, что ему делать сначала – пить или есть, а потому умирает. Криптоэнтузиасты предлагают нам исправить мир, перейдя к наивысшей форме денег-как-товара: к биткойну и его различным потомкам. Информационно-коммуникационные корпорации Большой цифры[9] создают свои собственные цифровые деньги, чтобы глубже заманить нас в свою ядовитую паутину платформ.

Я не могу придумать лучшей защиты перед лицом этого организованной какофонии, чем совет Кейнса (выведенный из теории Эйнштейна): перестаньте думать о деньгах как о чем-то отдельном от того, что мы делаем друг с другом, друг для друга, на работе, во время игры, в каждом уголке и щели нашей социальной вселенной. Да, деньги – это вещь, такой же товар, как и любой другой. Но это также одновременно нечто гораздо большее. Это, прежде всего, отражение нашего отношения друг к другу и к нашим технологиям; то есть средствам и способам, которыми мы преобразуем материю. Или, как поэтично выразился Маркс:

Они – отчужденная мощь человечества. То, чего я как человек не в состоянии сделать, то есть чего не могут обеспечить все мои индивидуальные сущностные силы, то я могу сделать при помощи денег. Таким образом, деньги превращают каждую из этих сущностных сил в нечто такое, чем она сама по себе не является, то есть в ее противоположность[10].

Свобода выбирать? Или свобода проиграть? В начале 2015 года историческая случайность привела меня на пост министра финансов Греции. Учитывая, что в силу обязанностей мне было нужно сталкиваться с некоторыми из самых влиятельных людей и институтов в мире, международная пресса стала вчитываться в мои статьи, книги и лекции в поисках подсказок, чего можно от меня ожидать. Они оказались сбиты с толку моим заявлением о том, что я марксист-либертарианец – самоопределение, над которым немедленно начали насмехаться некоторые либертарианцы и большинство марксистов. Когда один из интервьюеров погрубее спросил об источнике моей «очевидной бестолковщины», я в шутку ответил: мои родители!

Шутки в сторону, отец был, по крайней мере косвенно, ответственен за другой важный компонент моего политического образования: мою неспособность понимать, как можно искренне дорожить свободой и терпеть капитализм (или, наоборот, как можно одновременно быть левым и не быть либералом). Он и моя мать, которая была феминисткой, завещали мне убеждение, диагонально противоположное тому, что стало, к сожалению, общепринятым заблуждением: что капитализм – это свобода, эффективность и демократия, в то время как социализм – это справедливость, равенство и этатизм. На самом деле с самого начала своего существования левые всегда выступали за освобождение.

В феодальную эпоху, которая прочно укоренилась в Европе в XII веке, экономическая жизнь не предполагала экономического выбора. Если бы вы родились землевладельцем, вам бы никогда не пришло в голову продать землю своих предков. А если бы вы родились крепостным, вы были бы вынуждены работать на землевладельца, не питая иллюзий, что когда-нибудь сможете сами владеть землей. Короче говоря, ни земля, ни рабочая сила не были товаром. У них не было рыночной цены. В подавляющем большинстве случаев переход права собственности происходил только в результате войны, на основании королевского указа или в результате какой-то катастрофы.