Досмотрщики прошли по вагону, проверили паспорта, посветили фонарем во всех темных углах купе, но под коврик не полезли, полностью оправдав байки о самих себе.

Один из них, самый юный, у которого даже борода еще толком не росла, уставился на меня и важно спросил хриплым мальчишечьим голосом:

– Шома эсме че? ("Как вас зовут? – перс.)

– Ман эсме Джамиле, – тут же ответила я, уж на этот вопрос умел отвечать каждый шурави в Тегеране. А заодно мог сообщить, сколько ему лет и спросить, сколько время и сколько стоит. Вполне хватало для насыщенной жизни в иранской столице.

Юный пасдар заулыбался и сказал своим что-то вроде «Дохтар фарси баладе!» – тут девчонка, мол, по фарси говорит.

После этого молодой страж, судя по всему, решил со мной подружиться. Он присел в моем купе, Димка как раз ушел в свое на проверку документов. А я сходила в купе к своей паре, чтобы они могли предьявить вписанное у них чадо проверяльщикам.

Юный пасдар начал мне что-то рассказывать, размахивая руками. В основном благодаря его жестам и отдельным словам вроде «хейли кям», «на мидунам», «сефарате» «зуд» и «яваш нист», я поняла, что наш третий вагон, где едут пассажиры со служебными паспортами, «шманают» и быстро мы не отделаемся. Поэтому пасдар присел с таким видом, будто собрался попить чайку. Я предложила ему растворимый суп, все равно он был не вкусный. К моему удивлению, он согласился. Я сбегала к титану и "сварила" гостю своего купе суп.

– Ничего себе! – сказал Димка, вернувшись и застав в моем купе мирно откушивающего пасдара.

К еще большему моему удивлению, мой гость встал, подал Димке руку и представился:

– Махди!

Каким-то чудесным образом Димка с Махди разговорились, хотя пасдар не понимал ни слова по-английски. Вот что значит мужской разговор. Махди был старше Димки от силы лет на пять.

Благодаря неожиданному гостю, время в Джульфе-иранской пролетело быстро. Проверка документов и досмотр купе даже не показались мне такими утомительными, какими описывали их те, кто уже путешествовал поездом Тегеран-Москва.

Тем временем забрезжил рассвет и в окне возникли очертания пустынной желтой местности и одинокого серого здания с надписью «Jolfa». Видимо, населенный пункт Джульфа был далеко от пограничного, который стоял натурально в чистом поле. Мы с Димкой высунулись в коридорные окна. Наши три вагона уже стояли отцепленные на каком-то упирающемся в бетонную стену пути – видимо, запасном, ведущим в ангар. Стало понятно, почему в ночи наш вагон дернулся так, что пораскрывались стенные шкафчики – нас отцепляли от состава Тегеран-Табриз.

Путь, на котором стояли наши вагоны, был крайним, дальше начиналась бескрайняя, испещренная верблюжьими колючками степь. Кроме саксаулов на ней там и сям валялись старые советские вагоны. Было очень чудно видеть пыльные, лежащие на боку посреди степи вагоны с облупленной голубой краской и табличками вроде Баку-Нахичевань или Ленкорань-Ленинакан. Что там делали эти вагоны, толком никто не знал.

Выходить из вагонов в Джульфе-иранской запрещалось. Как только взошло солнце, стало очень жарко. Из степи в открытые в проходе вагона окна полетела горячая пыль, и их пришлось закрыть. Мы сидели под кондиционером и завтракали. Тут до меня, наконец, дошло, почему к нам прибился молодой Махди: в вагоне было прохладно!

Где-то еще через час наш вагон снова дрогнул, натужно заскрежетал и куда-то покатился. Мы с Димкой прильнули к окнам, но солнечный свет тут же исчез и наступила кромешная тьма.

Махди, продолжающий сидеть в моем купе, что-то сказал по фарси.

– Нас загнали в ангар! – перевел Димка. – Утянули локомотивом.