До этой поездки с Димкой мы знакомы были лишь шапочно, но, учитывая, что других детей «на борту» поезда не было, не теряя времени спелись. Он сам подошел ко мне, когда я стояла в коридоре, тупо гладя в окно, и изо всех старалась не разрыдаться.

Со всех сельских полустанков, которые мы пролетали без остановок, нам радостно махали босоногие иранские дети. Хотя мама предупреждала, что они могут кидаться камнями, и напоминала, чтобы во время остановок я не подходила к открытым окнам.

Сколько себя помню, я всегда очень тяжело расстаюсь с насиженным местом и людьми, рядом с которыми я привыкла засыпать и просыпаться. Даже если отъезд запланированный и желанный, мне требуется время, чтобы принять смену обстановки. Папа говорил, что я страшный консерватор и любые новшества приходится впихивать в меня силой.

Дружба наша началась с того, что он помог мне спрятать под коврик купе отправленные со мной письма. Как и наставляли меня весь вечер родители, я подняла край ковролина перочинным ножом, выданным мне с собой, и аккуратно запихивала под него конверты по одному. В этот момент зашел Димка, молча посмотрел на то, чем я занята, и через секунды вернулся со своим ножом. Присел с другого края, отделил коврик от пола купе, и стал тоже засовывать мои конверты. Вдвоем мы справились намного быстрее и, освободившись, могли заняться осмотром вагона. Тем временем моя гкэсовская пара и Димкины родители в своих купе занимались тем же самым – прятали письма.

Облазив весь свой вагон, мы сходили в первый к ВИПам и в третий к «специалистам». Близких знакомых, с которыми можно было бы «дружить вагонами», мы там не нашли и встали у окна в проходе. За ним унылые равнины с убогими саманными хижинами сменялись невысокими лысыми горами, на редких полустанках, мимо которых мы пролетали на большой скорости, было пустынно, разве что иногда ниоткуда вдали возникал путник с осликом.

Проголодавшись, я, согласно данной мне инструкции «не обременять собою тех, кто меня везет», достала из дорожной сумки-холодильника растворимый суп в стаканчике из «супера» Рухишек и пачку крекеров. Кроме этого мама натолкала мне в дорогу «гуманитарные» сгущенку и тушенку, лишь бы я не беспокоила своих «приемных родителей». Папа пытался отговорить маму от консервов, предлагая ограничиться растворимыми кашами в пакетиках, супами в стаканчиках, вареными яйцами, йогуртами, печеньем и фруктами, но мама была непреклонна. Тогда папа посмеялся, что раз уж советская гуманитарная помощь едет назад на Родину, то я могу «толкнуть» ее на станции где-нибудь в иранской глубинке. Мама рассердилась и заявила, что он «говорит глупости и учит меня гадостям».

– Ну а чего зря таскать такие тяжелые банки? – пояснил свою «гадость» папа. – Ты попробуй подними свою тушенку со сгущенкой! Твоя мама это с вокзала попрет в метро?

– За четыре дня она все это съест! – твердо заявила мама, имея в виду меня и четыре банки консервов.

Еще папа извлек откуда-то десять советских рублей и сказал, что это мне на всякий случай. Когда мы пересечем границу, на них я смогу покупать на полустанках «бабушкины пирожки» с капустой, отварную картошечку с маслицем и укропом и жареную курочку. Видно, папа сам все это любил, потому что даже облизнулся при воспоминании.

– А в горячую картошечку можешь добавить свою тушеночку, – поиздевался он и, понизив голос, добавил: – Если не удастся сбыть ее в пути.

Но мама все равно услышала и снова раскричалась. Наверное, ей все же жалко было со мной расставаться. А когда она нервничает, то всегда ругается.

Много десять рублей или мало, я понятия не имела. На десять туманов вообще ничего не купишь. Но, увидев мою десятку, Димка заявил, что «для Совка это хорошие деньги».