Я вспомнила свою маму и ответила, что вряд ли.

Ромина нажала на кнопку интеркома.

– Бале! («Да!» – перс) – отозвался женский голос.

– Зарди-йе ман аз то, сорхи-йе то аз ман! – протрубила Ромина в микрофон утробным голосом, как заправское привидение.

Интерком тут же пискнул, а входная дверь щелкнула.

Ромина потянула за ручку и мы вошли в подъезд. Он, как и в доме Рухи, был не подъездом в московском смысле этого слова, а скорее, прихожей. В ней стоял диван и кресла, на полу ковер и кадки с цветами, а дальше еще одна дверь. Из этого входа можно было войти только в апартаменты первого этажа. У жильцов второго этажа был свой вход. Правда, в квартире Рухи была внутренняя лестница на второй этаж, где жила семья Жанет. Ромина мне ее показала и сказала, что они дружат семьями, поэтому этот вход открыт. Но есть и такие соседи, которые вешают на внутренних лестницах друг от друга замок. Сказала это она таким тоном, что я постеснялась рассказать, что в Москве все запираются друг от друга на три замка и часто не знают, как зовут соседей по лестничной клетке.

Ромина приложила палец ко рту и, словно дирижер, жестами показала, чтобы мы построились гуськом друг за другом и приготовили свои кастрюли. И одновременно ударили в них, когда она откроет внутреннюю дверь.

Едва Ромина коснулась дверной ручки, как мы разом грохнули по своим кастрюлям и послушным зычным хором свое прошение к духу Огня.

Из-за двери показалась какая-то ханум в длинном шелковом халате и тюрбане на голове, всплеснула руками, закрыла лицо, будто от ужаса, и убежала куда-то вглубь квартиры.

За ней выскочил какой-то господин, увидев нас, запричитал «О, Аллах, Аллах!», и тоже убежал. Потом один за другим выбежали разные дети, большие и маленькие, они показывали на нас пальцами и что-то кричали на фарси.

В какой-то момент мне показалось, что, несмотря на заверения семьи Рухи, эти люди не в курсе традиции про пришествие гонцов духа Огня, испугались всерьез и сейчас вызовут полицию.

Но тут снова появилась ханум в шелковом халате с пятью пакетами в руках. Когда она успела их собрать, одному Аллаху известно, но каждый был полон угощений.

С первого взгляда мне показалось, что там только сладости и фрукты, но дома выяснилось, что там еще и «цепляющиеся» игрушки – несбыточная мечта каждого советского ребенка того времени. Куклы и игрушечные животные, которых при помощи приделанных к ним липучек можно было прицеплять к мягкой мебели, занавескам и даже к спине другого человека. Мне досталась липучая длинноногая Линда из породы Барби в розовом купальнике и длинная плюшевая собака, похожая на желтую сосиску с коричневыми ушами.

После вручения подарков ханум, ее муж и их дети перестали нас бояться, расцеловали всех пятерых и стали что-то оживленно говорить на фарси, хватая Рою и Ромину за руки.

Мои подружки по очереди твердили «Хейли мамнун!», прикладывая правую руку к левой груди, и мотали головой. Я знала это выражение, его часто употреблял мой папа, и я запомнила, что оно значит «Очень вам признателен!» А если к нему прибавить «Бебахшид!» («Извините!» – перс) оно значит вежливый отказ. И когда мои подружки произнесли и это слово, я поняла, что нас всячески приглашают в дом, а мы вежливо, но упрямо отказываемся.

Наконец мы снова вышли на улицу.

– Если к Зухра-ханум зайти, то она будет угощать до утра, больше никуда не попадем! А у нас еще два дома в плане, – пояснила Роя.

– У Зухры-ханум всегда вкусное мороженое, она сама его делает в специальной мороженице! – вспомнила Жанет и причмокнула.

– Не напоминай мне про мороженое! – взмолилась Ромина. – А то я сейчас вернусь к ней и мы больше никуда не пойдем!