Недалеко от меня пожилой мужчина кладет у надгробия розы. Пластмасса отражает солнечный свет. Он зря потратил деньги. Эту часть кладбища убирают по вторникам, и, уверена, работники выбрасывают все, что оставляют родственники усопших. Поэтому я никогда не оставляю ничего, кроме писем. Они выбрасывают все.

Письма. Тот мужик с воздуходувкой. Как там его звали? Мистер Меландес?

Я вдруг чувствую себя обнаженной и беззащитной, хотя сегодня воскресенье, а по воскресеньям тут никогда траву не косят. Фу! Ему же около сорока. Это же не может быть он? Да? Не похоже, чтобы письмо писал настолько взрослый мужчина. К тому же разница в возрасте между братом и сестрой была бы необычайно большая. Такое, конечно, бывает, но довольно редко.

Мужчина, принесший розы, уходит. Может, он и заметил меня, но здесь никто ни на кого не смотрит. Ни они на меня, ни я на них. Горе объединяет всех нас и в то же время разъединяет.

«Четыре года назад у меня умерла сестра».

Идиотка. Парень по переписке, скорее всего, посетитель кладбища. И он почти прямым текстом сказал мне, как найти могилу его сестры. Она должна быть похоронена где-то поблизости. Как иначе он мог найти мое письмо?

Я прохожусь между разворачивающимися спиралью рядами могил, вглядываясь в слегка обтрепанные погодой надгробия. Несколько раз встречаю подходящий год смерти, но то возраст не тот, то пол. Под ногами хрустит трава. Постепенно я дохожу до железных ворот на краю кладбища. Уже довольно поздно, и все посетители ушли домой ужинать к своим семьям. Я совсем одна.

Я стою за сотню шагов от могилы мамы. Расстояние довольно значительное, поэтому оставленное на могиле письмо отсюда вряд ли бы кто увидел. Хм.

У бедра вибрирует мобильный. Выуживаю его из кармана, ожидая получить сообщение от Роуэн. Оно от папы. Он прислал фото. Я хмурюсь. Не помню, когда он писал мне сообщения в последний раз. А тут снимок послал. Я провожу пальцами по экрану, разблокировав телефон.

На фотографии кухонный стол. Я не сразу понимаю, что на нем разложено. А когда понимаю, у меня останавливается сердце. Мамины принадлежности для фотосъемки. Все. Послать мне такую фотографию – точно выкопать скелет мамы и разложить его на столешнице.

Я знаю каждый лежащий на нем предмет. Покажите мне любой сделанный мамой снимок, и я скажу, с каким фотоаппаратом она работала. Ее сумки висят на спинке одного из стульев, и я буквально чувствую исходящий от них запах кожи с примесью крови, пота и слез. Вес этих фотоаппаратов и запах этих кожаных сумок прочно запечатлены в моей памяти, так как каждый раз по возвращении мамы я помогала ей их разбирать. Каждый раз, кроме последнего. Я не притрагивалась к этим сумкам со дня ее смерти. Я не притрагивалась к ним. Это ее вещи. Ее вещи.

Мы всегда разбирали их вместе. Она рассказывала мне тайные истории из своих путешествий, а после того как папа уходил спать, мы засиживались допоздна за просмотром какой-нибудь мелодрамы. В морозилке все еще стоит нетронутая пинта мороженого, покрытая плотным слоем льда. Я купила ее для наших вечерних посиделок. Сейчас я понимаю, что больше не возьму в рот вишневое мороженое.

Папе никогда не было дела до маминых историй. Никогда. А теперь он роется в ее вещах! У меня дрожат пальцы. Ладони вспотели, и я чуть было не уронила мобильный. Под снимком появляется текст:

«Иэн предложил забрать все это у нас. Он заедет обсудить детали. Ты хочешь, чтобы я оставил для тебя какие-то вещи?»

Что?!

Я не могу набрать номер. Кажется, у меня паническая атака. Из горла вырываются сдавленные хрипы. Каким-то образом мобильный оказывается у щеки, и я слышу в трубке голос папы.