Ко времени уборочной страды Хабибулла ездил нанимать людей в Ейск – туда в поисках работы сходились и съезжались из деревень Центральной России простые люди. Босоногие наёмные сезонные рабочие ждали хозяев на базарной площади (бирже труда) и, чтобы не торговаться с нанимателями, на дощечке мелом обозначали цифру подённой стоимости своего труда. Разумеется, те, кто помоложе и физически здоровее, заламывали суммы побольше, а слабые и старики соглашались и на небольшую оплату.

Хабибулла, как, впрочем, и всякий рачительный хозяин, понимал, что дело ещё не в одной физической силе, что иной худой да жилистый может обойти в работе здорового, но неповоротливого. Поэтому, прежде чем нанять рабочих, он приглашал их в харчевню, щедро угощал, а сам следил, кто как ест, отбирая тех, кто ел быстрее.

Однажды после окончания уборочных работ один из сезонных рабочих спросил у хозяина, почему тот своему подручному рабочему установил плату вдвое больше, чем ему, сезонному.

– А погляди на дорогу, едет обоз, пойди узнай, что за люди, – подумав, ответил Хабибулла.

– Купчишки из Одессы, едут в Екатеринодар, – сказал, вернувшись, парень.

– Что везут? – спросил хозяин.

– Не знаю, – ответил рабочий.

– Пойди спроси.

Парень побежал и, узнав, ответил:

– Соль везут.

– Почём пуд? – спросил хозяин.

– Не знаю, – ответил работник.

– Так пойди узнай.

Рабочий побежал и, возвратившись, сообщил:

– Руль за пуд просят.

Тогда Хабибулла кликнул подручного, которому платил вдвое больше за рабочий день, и сказал ему:

– Вон обоз, догони, узнай, что за люди.

Подручный сбегал и, быстро вернувшись, доложил:

– Купцы из Одессы, везут в Екатеринодар соль для продажи, за пуд положили рубль.

И Хабибулла, обратившись к недовольному оплатой сезонному рабочему сказал:

– Теперь ты понял, почему я плачу подручному вдвое больше?

Через несколько дней после приезда Хабибулла повёз обоих парней в станицу Челбасскую. Там он снял, заплатив за полгода вперёд, помещение, в котором они должны были открыть свою мастерскую и там же жить. Велев оставить инструменты, Хабибулла повёз земляков обратно к себе на хутор. Зная, что оба неплохие косари, попросил помочь заготовить сена скоту на зиму.

Когда заканчивались работы в поле, в городах устраивались шумные ярмарки – с танцами под духовые оркестры, с различными аттракционами. Когда духовой оркестр заиграл лезгинку, приехавшие на ярмарку горцы не удержались, вихрем ворвались в круг и под восторженные возгласы и хлопанье в ладоши молодых казаков и казачек закружились в искромётном танце, зажигая весёлым азартом взоры глядящих на них девчат.

– Вот за того, черноусого я бы пошла замуж, – сказала одна русоволосая казачка, прижимаясь к стайке теснившихся впереди подружек.

– Ой, Паша, да как можно, он же бусурман, – ойкнула вторая.

Поздней осенью оба брата, Ибрагим и Мудун, вернувшись в Челбасскую, были возмущены, узнав, что хозяин, у которого Хабибулла снял для них часть дома под жильё и мастерскую, без всякого к тому повода выбросил на улицу чуть ли не все их пожитки.

Молодая казачка из соседнего дома, увидев действия сумасбродного старика, сурово насупила брови.

– Да как тебе не стыдно? Они уплатили вперёд за полгода, ничем тебя не стеснив, не обидев, а ты выбрасываешь их вещи. Ты – бесстыжий забулдыга, а не казак. А если вернутся, что будет?

Её мать, Елена Васильевна, приказала снести все пожитки горцев в сарай.

Когда дагестанцы вернулись, старший, Ибрагим, спокойно спросил старика:

– Может, тебе эта халупа для чего-нибудь другого понадобилась?

– Мой дом, чего хочу, то и делаю, – помолчав немного, ответил подвыпивший старик.