Руку автора я, конечно, узнал. Виталий Булавчиков, наш театральный художник, мастерски лепит такие компьютерные копии-репродукции. Причём делает их на настоящем холсте, в красивой резной рамке. Страсть у него – «измываться» над полотнами великих художников. Берёт, скажем, две (или несколько) известные картины с разными смысловыми посылами и лепит из них своё «гениальное творение». Помню, долго смеялся над его копией «Иван-Царевич на Сером Волке» Виктора Васнецова, где лица царевича и царевны он заменил на другие, взяв их с картины Василия Пукирева «Неравный брак»… Причём лица дряхлого жениха и юной невесты вписались настолько точно и органично, без всяких изменений, как будто так и предназначались для картины В.Васнецова. У невесты тот же наклон головы, только в зеркальном отображении. Вот представьте себе царевича, изрядно постаревшего, одряхлевшего, с чванливо оттопыренной нижней губой, который трепетно и нежно прижимает к себе юную невесту… Просто слезу прошибает от умиления… К тому же Виталий позволил себе вольность и поработал с мордой волка, скривив нос и оскал в загадочную и злорадную усмешку. Эта картина у него в двух вариантах. В одном – заменены только лица, а в другом – жених и невеста сидят на волке в своих свадебных нарядах. Ещё мне понравились его «Бурлаки на Волге». То есть это, конечно, картина Ильи Репина, но бурлаки уже с лицами российских императоров, в соответствующих парадных мундирах, с муаровыми лентами, аксельбантами, крестами, звёздами и орденами. Среди них в упряжке, надрываясь, тянут огромный корабль (намного больше, чем у Репина) и две императрицы Елизавета I и Екатерина II, облачённые в нарядные белоснежные платья, инкрустированные драгоценностями, с цветастыми кружевами и оборками. Или вот другая картина: в санях вместо боярыни Морозовой из известной работы Василия Сурикова оказалась «Алёнушка» Васнецова в той же печальной и задумчивой позе. А вместо мальчика рядом с санями бежит козлёнок… И таким вот образом Виталий нещадно «надругался» над многими нетленными полотнами. Некоторые изувечил так, что и сами авторы не разберутся, где чьё. Теперь вот и меня, и себя, и всю нашу труппу сунул в очередную свою карикатуру.

Я обернулся на Виталю – он скромно ужался в конце стола и смущённо ковырял вилкой в тарелке. Талант! Вот только непонятно, какой тут посыл. Что я делаю в центре? Читаю стихи? Тогда причём здесь именины?

– «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил», – процитировал я Пушкина. – Нет не так: «Старина Бересклет нас заметил и… и… в труппу нас благословил». Где-то так… Тронут… тронут до глубины души. Может, я вам и впрямь стихи, что ли, почитаю. Намедни наткнулся на замечательного поэта…

– В другой раз, Ваня, – улыбаясь, сказала Лиза Скосырева. – Тебе, правда, понравилось?

– Правда.

– Ещё бы не понравилось! – радостно воскликнул Бересклет. – Вот, Ванечка, поставили тебя в центр – теперь не разочаруй нас. Ты должен стать премьерчиком в нашем театре.

Бересклет ко всем так обращается: Сашенька, Ирочка, Игорёчек, Ванечка, Лизонька… Невзирая на возраст, награды и положение. Самому ему чуть больше шестидесяти. Он вообще какой-то суетливый и лукавый, коварный и льстивый. Может за глаза с упоением поливать грязью кого ни попадя. Но появись на пороге его кабинета, сразу же вскакивает с кресла и лезет со своими объятиями, даже если чувствует нескрываемую враждебность. И при встрече, пока со всеми не обнимется и не расцелуется, не успокоится. Разговаривает торопливо, мягким спокойным говорком, в изобилии прилагая всевозможные ласкательные суффиксы. С той же лукавой улыбкой и льстивыми словечками устраивает изощрённые показательные порки. По поводу и без – лишает премии и отстраняет от спектакля, не стесняясь, высасывает из пальца надуманные предлоги, чтобы не отпускать на съёмки фильма. Сам же тщеславен до смешного, любит, когда им восхищаются, и всё время напрашивается на похвалу. Помнится, как-то ляпнул: «Не будет меня – вся театральная культура полетит к чёртовой бабушке! Да… А на моё бездыханное тело навалят огромную каменную глыбу с эпитафией: "Здесь покоится великий Бересклет, при жизни которого природа боялась быть побежденной, а после его смерти она боялась умереть"». «Эти слова на могиле Рафаэля написаны», – вспомнил кто-то. «Разве?.. Ну, они мне тоже подходят…»