– Да-а… Хорошо бы… – стараясь быть серьёзным, сказал я и тут же торопливо спросил: – И как вы тут, Пётр Петрович? Неужели и здесь играть приходится?

– А как же, актёрское мастерство не должно пропадать. Даже если человечья жизнь закончилась, талант всё равно дальше большать должен, расти и развиваться. С тебя хоть шерсти клок. Такова наша тяжелая актёрская доля. Лицедействуем, рвём сердца, сжигаем себя, не жалея, надеясь отдохнуть, отоспаться на том свете. А оказывается, и здесь работы непочатый край. Оно, вишь, как: творческий человек забирает на себя львиную долю энергию души. Потому и отдать сторицей должен. Не там, так здесь.

– И кого вы здесь играете?

– О, ролей хватает! Любимые роли меня очень выручили. Не бедствую… – Пётр Петрович укатил в нутро рюмку водки, закусил маринованным рыжиком и со всей серьёзностью стал рассказывать. – Помнишь же, как я Акакия Акакиевича гениально играл? Здесь я через эту роль прямо озолотился. Тут сыграл роль, и тебе сразу – отдача. Уже после первой «Шинели» стали приходить посылки со всего света на моё имя с шубами, шинелями, тулупами, полушубками, малицами… всего и не перечислишь. На дом тоже приносили, в театр… Не успевал получать. Мне-то куда столько? Так я сначала один меховой салон открыл, потом – другой магазинчик, а сейчас у меня этих салонов и магазинов по всему миру не счесть. И не только мехом торгую, последнее время я нательное бельё стал продавать, с добротного сукна. Тоже хорошо пошло.

Я еле сдержал смех.

– Вы это серьёзно? – пряча охальную улыбку, спросил я.

– Куда уж серьёзней, Ваня! Здесь кривить душой не принято. Или ты в жизненной справедливости усомнился? Думаешь, Акакий Акакиевич не заслужил счастливой доли?

– Он-то заслужил, а вы-то тут при чём?

– Обижаешь, Ваня. Я никогда не халтурил, в роль влезал по самую маковку, всем сердцем и всей душой. Иной раз сам не мог разобраться, где я, а где Акакий Акакиевич.

– Когда же вы в театре успеваете играть?

– Всё можно успеть. Вот, кстати, хорошо, что напомнил: кассу проверять пора, – вздохнул Пётр Петрович и в ту же секунду исчез. Возле него две полные бутылки водки стояли, так их тоже как корова языком слизала. А ещё говорит – не бедствует…

Вот и поговорили… Огляделся я в замешательстве, хотел было с Сергеем Белозёровым потолковать, но и он тоже пропал куда-то.

Ольга Резунова, уже далеко навеселе, сидела среди «покойничков» и увлекательно рассказывала о своей нелёгкой бабьей доле; как говорится, присела на уши. Она поймала мой растерянный взгляд и, видимо, поняв мою оторопь, весело отлепартовала:

– Белозёров на дачу поехал… Слёзно извинялся, просил войти в положение… У него двенадцать спектаклей вечером…

Я смущённо отвёл взгляд.

Честно сказать, я себя ни верующим, ни атеистом никогда не считал, а просто жил и не тужил. Как все «нормальные» люди, у которых всё в жизни гладко, безоблачно и гром не гремит.

–Это что же получается?– сбивчиво размышлял я вслух – Если я умер, если я душа, тогда где тело? Почему я его не видел? Мистика какая-то! Как будто, наоборот, тело вылетело из души. Чушь собачья! Ничего не понимаю!

Все сразу как-то притихли и на меня недоумённо уставились. Какое-то время загадочно переглядывались, потом кто-то хихикнул, да тут же и все грохнули. Михаил Ерохин схватился за живот и с такой силой откинулся на спинку стула всем своим грузным телом, что стул не выдержал и развалился на куски. К нему подбежали, давай помогать, но из этого какой-то кордебалет получился – все смеются, руки дрожат.

И что я такого сказал? Смотрю на все эти трясущиеся физиономии и ничегошеньки не понимаю.